Стриптиз на 115-й дороге (сборник)

Самолет был заполнен хасидской общиной, возвращавшейся из дикой России. Пузатые, редкозубые, с чахлыми бородками, они бродили по самолету и разговаривали с людьми. Хасиды излучали какое-то нелепое превосходство над остальными, и мне хотелось попросить их перестать ребячиться.

– Вы верите в бога? – повторил свой вопрос мальчик по-другому.

Я не знал, что ему ответить ни на первый, ни на второй вопрос. Предложил поменяться кепками. Ребенок ошарашенно удалился. Соседка наконец рассмеялась. Протянула мне руку и сказала, что ее зовут Сиси.

– Сицилия? – переспросил я.

– Не смейте меня так называть, – рассердилась она.

Остаток полета мы занимались своими делами. Сиси вдумчиво красила ресницы, я посмотрел еще одну киношку Тарантино. Самолет – единственное место, где я успеваю это сделать. Я не спрашивал, что она любит делать больше всего на свете. Мы безмолвно поклялись с ней быть рациональными.

Ха-Яркон

И вот через двадцать пять лет, выйдя вечером из отеля, я вижу твое лицо среди рекламок эскорт-сервиса, разбросанных на набережной Тель-Авива. Ты ничуть не изменилась, дорогая. Или взяла старую фотку? Никогда не доверял блондинкам, но для девушки по вызову сойдет. Почему я уверен, что это именно ты? Разве в Израиле мало блондинок? Прозрачные глаза, кукольные губы, совсем не еврейский нос. У тебя нет характерных черт. Разве что мультипликационный ротик из «Белоснежки и семь гномов». Один штрих художника – и человек становится узнаваемым, можно не завершать портрет. Твоя улыбка отсылает к Диснею. Наверное, быть просто красивой тяжело. Не могу представить себя в твоей шкуре.

Как я узнал тебя в этом полиграфическом глянце? Да потому что это ты. Ты поселилась здесь, нашла работу. Писала. Я помню. Спросила о моем семейном положении. Я ответил правду. Сейчас понимаю, что надо было наврать. Ты гордилась своим побегом. Почему бы не поддержать человека? Я не понимал ни твоей радости, ни интереса. Штерн говорил мне, что в постели ты называла его моим именем. Пообещал больше с тобой никогда не связываться, а через полгода погиб. Ты знаешь, что наши общие друзья не выразили сожаления? Сказали: «Лучше приезжай сам – попоем песни». К ним я не поехал. Получается, что приехал к тебе.

Мой американский друг считает, что словами ничего нельзя объяснить. Люди понимают только действия. Он ведет диалог с миром на личном примере. Жалкое зрелище, донкихотство. Люди не понимают ни слов, ни действий. Они понимают, только когда их бьют. Чтобы бить людей, нужно обладать особым талантом. У нас его нет. Людочка, мы обречены на непонимание.

Как ложатся карты у тебя? Среди сотен здешних проституток ты – самая красивая. Молчаливая, застенчивая. Забитая, я бы сказал. Поначалу это можно принять за стеснительность. Это сексуально. Студия пантомимы была для тебя лучшим местом, чем нынешнее. Постников говорил, что у тебя недостаточно длинные ноги. Ничего, скажу я тебе, он в этом не понимал. Главное, научиться молчать, изъясняться языком жестов. Своим последним жестом ты многое объяснила.

Сколько я прожил с тобой в общей сложности? Измеряется часами. А отношения теперь длятся десятилетия. Стоит один раз прийти на спектакль к приятелям, впялиться в актрису в обтягивающем трико, остаться на обсуждение. И все. Она приходит к тебе в гости и остается. И потом остается в памяти, всплывает, проявляется разными способами, куда бы ты ни уехал, с кем бы ни жил. Где справедливость? Я не помню женщин, с которыми проводил по десять лет. А тебя вот сегодня узнал. Может, мне бессознательно нравятся женщины твоей профессии? Я довольно много пил с проститутками. Они были нужны мне только для того, чтобы бегать за коньяком. Мороз, тьма, полярная ночь… Самому выходить на улицу влом, а барышни услужить рады. Зря, что ли, пришли?

Твои белые боты на шнурках прошлый раз спрятал не Штерн, как ты думала, а Карманов. Мы говорили с ним об этом пару лет назад. Вряд ли он хотел, чтобы ты осталась со мной, просто пошутил. Он был пьян, ему было смешно. Твоя обувь выглядела нелепой и старомодной. Белое пятно на сером фоне. Он убрал их с глаз долой. Положил в книжный шкаф и прикрыл энциклопедией. И плевать, что за бортом сорок градусов ниже нуля. Не могу же я выгнать тебя из дома босиком?

Прожить с молчаливой, влюбленной женщиной три дня – не шутка. С женщиной, которая не умеет варить кофе и сжигает на плите кастрюли. Которая говорит о Марселе Прусте и Альбере Камю. Боже, за кого ты меня принимала? За интеллектуала?