Стриптиз на 115-й дороге (сборник)

Мы проезжали черные пригороды Ньюарка, исчирканные символикой дворовых банд: невзрачный муниципальный городской фонд из дешевого красного кирпича, опровергающий любые американские мечты. Мечтатели здесь встречались все реже, в основном из новоприезжих. А что касается нас, то ко всему можно привыкнуть. Мы научились наслаждаться урбанизмом эстетически и сносно ориентироваться в ландшафте из бензозаправок и «Макдоналдсов».

Сельма Вирт своей жизнью была недовольна. Оканчивала университет (она училась в Радгерсе), но замуж не вышла, а работа после диплома не светила. После смерти отца они жили с матерью и сестрой в Южном Оранже и кое-как сводили концы с концами. Общалась в основном с еврейской молодежью, которую люто ненавидела. Мужчины с доходом в пятнадцать тысяч долларов в год в круг ее интересов не входили, но составляли круг общения. Она была в ужасе, что каждый из них считал возможным после ресторана пригласить ее в постель.

– А куда еще? – спрашивал я удивленно. – В другой ресторан?

– В кино, – отвечала она издевательски. Пожрать она любила.

Познакомился я с Сельмой Вирт на Пасху. На русскую Пасху в Нью-Йорке. Один боголюбивый литератор сообщил мне, что если я считаю себя русским человеком, то этот праздник должен отмечать. Был час ночи. Я по своему обыкновению уже порядочно разговелся. Полистал телефонную книгу, выписал адреса русских церквей, поймал такси и отправился в город. Последней точкой моего турне оказался православный храм где-то в Бронксе, но и он был закрыт. Машину я отпустил. Вокруг было темно и страшно. Золотые купола в отблесках лунного света меня не грели. Приемами самообороны в пьяном виде я не владел.

Я стал вспоминать всех, кого знаю в этом районе. Я дружил с Анькой Белопольской шестнадцати лет и очень по ней скучал. Дружил с Ленкой Левинской девятнадцати лет и очень скучал по ней тоже. Ленка жила ближе, и я направился к ней. Праздник она не отмечала, но и не спала. У Левинской гостила подруга. Маленькая, вертлявая, нарочито громко хохочущая. Они хорошо смотрелись на контрасте. Меланхоличная, немного располневшая Ленка и этакий попрыгунчик в виде Сельмы Вирт. Она примерила на себя роль чертенка и, несмотря на слабость образа, хорошо в него вжилась. Кокетничала, капризничала, нарывалась на комплименты. Я не относился к мужчинам, способным этому умиляться. Подсел к Левинской, пытаясь вернуть ее прежнее расположение, но она прикинулась уставшей.

Вино кончилось, я засобирался домой. Метро вот-вот должно было открыться. Я уже надел ботинки, как Сельма неожиданно воскликнула:

– Как домой? А любовь? – И вновь истошно захохотала.

Я догадывался, что рассчитывать мне не на что, но почему-то остался. Сельмочка промариновала меня часа два на горбатом диване в гостиной и отпустила, оставив телефонный номер. Особой настойчивости я не проявлял, почувствовав, что она не по этой части. Вроде и по этой, но все же не по этой. Я был в нелепых белых трусах, которые надел по причине праздника, и сейчас их с непривычки стеснялся. Не мой стиль. Издержки рекламы.

– Ты всегда в таких?

– Да, это моя принципиальная позиция.

– А другие принципы есть?

– Нет.

Я сводил Сельму в ресторан в Манхэттене, проводил до дома. Мы стали много общаться по телефону, ходить на мероприятия, но роман не клеился. Не хватало взаимной заинтересованности. Ни в чем.

Иногда она приезжала в гости, сошлась с моими друзьями. Появившись, требовала заказать ей пекинскую утку из китайской харчевни. Любила прилюдно обнажаться, фотографироваться. Народ это поначалу радовало, но потом надоело. Она с удовольствием позировала, но динамила ухажеров направо и налево. На интим с Сельмой я давно махнул рукой. Что я, маньяк, что ли? Она сперла у приятеля пачку эротических журналов, которые тот нашел в подвале. Сводила нашу компанию на потный негритянский стриптиз. Ее жизнь была исполнена какого-то странного эротизма. Я подразумевал под эротизмом что-то другое.

На время каникул Сельма заявилась ко мне и попросилась пожить. Ненадолго, на недельку. Это стало апогеем маразма.

Женщин я обычно выкуривал пьянством. Когда они уходили, объявлял сухой закон. С Сельмой прием не сработал. Она восторгалась моими возлияниями, видя в них пример невоздержанности, возведенной ею в идеал. За пивом не бегала, спиртного не употребляла. Поддерживала беседу, рассказывала анекдоты. Заимела странную привычку приходить в душ, когда я там мылся, и вдумчиво на меня смотреть, отодвинув штору. Вода брызгала ей в лицо, я швырялся в вуайеристку мыльной пеной, но Сельма продолжала хохотать. По дому ходила голой. Выпячивала иногда свои округлости из окна и кричала прохожим о своей красоте. Иногда ей приветливо махали рукой, иногда плевались.