Стриптиз

Алу разговаривал, помогал, улыбался… И по Степи уже неслось:

— А младшенький-то Бонякович… разумен да не чванлив. Богат, удачлив, отзывчив… Повезло старому Боняку с младшим сыном… Нам бы такого хана…

* * *

Обычная, повсеместная фаза исторического процесса — расслоение родо-племенного общества, выделение наследственной знати, происходила и у кипчаков.

Положение народных масс ухудшалось, имущественное неравенство нарастало. Стандартное обнищание вызывало стандартную реакцию — надежду на «доброго царя». Здесь — на доброго хана. Который: «наполнит рты — мясом, обернёт животы — шёлком». Который сделает жизнь «по правде, по старине».

Алу принадлежал по крови отца — к высочайшей степной аристократии, к одному из самых легендарных в Степи родов. А по своему статусу, по «судьбе матери» — «рабёныш» — к низам, к самому простонародью.

Когда он, юноша «от крови Серого Волка», весело, как с равным, говорил с безродным простым пастухом — это воспринималось как благодеяние, как любовь к «малым и сирым». И многие сердца раскрывались ему навстречу, как раскрывают свои бутоны цветы в степи — навстречу восходящему солнцу. Его появление наполняло становища улыбками, было подобно началу нового весеннего дня.

Так же, на равных, он разговаривал с ханами и подханками. А когда в ответ ему хамили и злобились, он улыбался и удалялся. Вместе со своими товарами. Конечно, обидчик купит их. Но заплатит — втрое.

Я нахожу здесь некоторые аналогии с судьбой Темуджина, ставшего Чингисханом. Отпрыск славнейшего монгольского рода тоже пережил нищету, множество несчастий и обид от родовитых соседей, посидел в колодке раба.

Гумилёв утверждал, что именно внесение элементов социальной, а не чисто родовой борьбы в схватку за власть в монгольских степях, привело к созданию столь эффективной, столь могучей и огромной империи. Энергия простолюдинов — «нам нечего терять кроме своих цепей, но обрести мы можем весь мир», освобождённая от оков родовых отношений и наследственной знати — привела к созданию самого большого государства средневековья. К обретению, если не всего мира, то значительной его части.

Чаяния «желтого народа», мечты о справедливом, о «добром» хане персонализировались в Алу. А мы с Боняком не сговариваясь, не явно — помогали юноше. Точнее — давали ему возможности помочь себе самому.

Не надо иллюзий: если бы Алу был другим — всё было бы иначе. Он сам себя сделал. Потому что смог. Но об этом — позже…

* * *

В ночь перед выступлением в Эрзянь Мастор Вечкенза вдруг сказал:

— Я хочу креститься. Наши боги озлобятся на меня. Много людей погибло. Теперь богам будет мало подношений. Они будут мне мстить. Твой бог милостив. Твой бог радуется, когда к нему приходят люди. Он могучий, он защитит меня от богов эрзя.

Это христианство?! Это вообще — монотеизм?! Парень «знает», что богов много. Что некоторые — будут «обижены» последствиями его дел. Поэтому он переходит под власть другого, одного из многих, но более сильного. Христа. Обычная сделка в феодальном обществе. Курбский так и писал: «право отъезда от одного государя к другому со своим уделом».

Вот только мне сейчас теологией заниматься! И я позвал Чимахая.

Зачем я его сюда притащил? — А что, были варианты? — Он сказал, что пойдёт.

Вы что, думаете, что «вручение себя» означает утрату собственной воли? — Это вы так думаете. У Чимахая своя точка зрения.

Спорить с «железным дровосеком православия»? Явного вреда я не видел, а возможная польза… была возможна. Да вообще: я стараюсь не мешать своим людям проявлять их таланты.

Иеромонах Теофил дрался… громко. Вполне по-Чимахаевски. Как на лесосеке, но с приговором. В ярости орал молитвы, пополам с матюками, и рубил топорами с двух рук. По-христиански: крест-накрест. Эффективно.

Что это отнюдь не «кроткая проповедь смирения и любви»… Ну, извините, в этот раз не получилось. А такое: «Не мир я принёс вам, но меч» — не слышали? У Чимахая ни одного «принесённого меча» не было, но в наших местностях и топоры не худо применяют. Чимахай на «лавры» Иисуса и не претендует. Просто вразумляет упорствующих. С двух рук.

«То — вместе, то — опять,
А то — попеременно».

Соратники — впечатлились. Нурманы потом спрашивали — где я такого бешеного берсерка откопал? А литвины интересовались новостями из Ромова — явно человек от Криве-Кривайто, прямиком от Перуна.

Отмывшись от чужой крови и выковыряв чужие мозги из швов кафтана, Чимахай, после боя, приступил к умиротворению и в последний путь провожанию всех желающих.

Язычники приходили в восторг от кадила, одеяния и песнопения. Умирающие звали для собственного отпевания. Ежели такой боец перед своим богом за уходящую душу попросит — будет правильно.

Два уцелевших карта-жреца популярностью не пользовались — пересидели весь бой в лагере. Мулл и раввинов у нас не было. Так что Чимахай давал утешение и грехов отпущение за все пользующиеся спросом религиозные системы.

* * *