«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Земля – тусклая, то есть мутная, темная, лишенная яркости, сияния, блеска. У Тютчева слово это встречается не раз, причем почти всегда с отрицательным смыслом («И тусклой, неподвижной тенью, / Вновь обреченных заключенью, / Жизнь обхватила нас опять»[587]; «С тускло-рдяным освещеньем / И бессонными толпами»[588]), и соотносится с землей. Характеристика неба полнее. И вообще, небо здесь главное действующее лицо. Небо дается в движении – оно трепещет, усиленно и напряженно бьется, пульсирует, причем движение неба – это движение света: ночь блистала, небо «в зарницах трепетало». Тусклой земле (низ) противопоставляется блещущее, трепещущее в зарницах, «полное грозою» небо (верх). Такова картина природы в первой строфе, и если воспринимать первые пять строк стихотворения вне контекста тютчевской поэзии в целом[589], то перед нами будет просто зарисовка грозовой летней ночи. Правда, выбирая пейзаж, Тютчев, как правило, обращает внимание на явления необычные, крайне эффектные, как в стихотворении «Не остывшая от зною…». Рисуется грозовая ночь, но не просто гром и молния, а зарницы – беззвучные вспышки, отблески дальней грозы: не акустический, а световой эффект. Этот аспект поэзии Тютчева Л. В. Пумпянский назвал «феноменологической поэзией» – поэзией феноменов природы, когда изображается редкое, экстраординарное, исключительное явление[590].

Но Тютчев обычно не писал чисто пейзажных стихотворений. Картина природы у него всегда концептуальна, имеет философскую перспективу. Эта философская перспектива ясно прослеживается и в стихотворении «Не остывшая от зною…». Я. О. Зунделович пишет об этом стихотворении: «Мы находим в этом стихотворении обычную в таких случаях у Тютчева двучленность, где один член „посвящен“ конкретно-единичному, а в другом раскрывается философическая перспектива единичного»[591].

Один из способов переключения пейзажной зарисовки в философский план – это сравнение, порождающее двухчастность стихотворной композиции. Вторая строфа стихотворения «Не остывшая от зною…» начинается союзом «словно», вводящим в текст сравнение. «Словно» – не обычный сравнительный союз типа «как», «чем», «нежели»; «словно» придает сравнению модальную окраску, вносит элемент сослагательности, и поэтому не просто выделяет посредством сравнения какую-либо особую характерную черту, но дает новую смысловую трактовку того же самого явления[592].

В исследовательской литературе уже не раз отмечалась особенность тютчевских сравнений. Они не проясняют явление, как обычное сравнение, а, наоборот, затемняют его. Это происходит оттого, что вполне представимое явление сравнивается с явлением, которое не дается простым опытом и поэтому трудно представимо («И чудно так на них глядела, / Как души смотрят с высоты / На ими брошенное тело…»[593]; «Одни зарницы огневые, / Воспламеняясь чередой, / Как демоны глухонемые, / Ведут беседу меж собой»[594]). А. В. Чичерин называет такие сравнения «обратными»[595]. Зачем это делается? Для Тютчева природа никогда не была просто сферой созерцания. Природа – это мучительная проблема, над которой Тютчев думал всю свою жизнь. Причем в разные периоды жизни Тютчев давал различные ответы на вопрос о сущности и смысле природы: «Не то, что мните вы, природа»[596]; «Природа – сфинкс»[597]; «Природа знать не знает о былом»[598]. Муки решения этой проблемы-загадки все время держат Тютчева в напряжении. «Без ответов на проклятые вопросы жизни Тютчев не находил себе места не только в России, но и в мироздании», – пишет о нем А. Горелов[599]. Тютчев видит в проявлениях природы знаки, высший смысл которых он и стремится разгадать. Знаковость восприятия природы выражается определенным образом: природа описывается Тютчевым в антропоморфных образах, наделяется человеческими свойствами, формами и органами. Эта черта, варьируясь, проходит через все творчество Тютчева, начиная с ранних стихотворений (от «Летнего вечера», стихотворения 1820‐х гг. – «И сладкий трепет, как струя, / По жилам пробежал природы, / Как бы горячих ног ея / Коснулись ключевые воды»[600]) и до одного из самых последних стихотворений «От жизни той, что бушевала здесь…» («Поочередно всех своих детей, / Свершающих свой подвиг бесполезный, / Она равно приветствует своей / Всепоглощающей и миротворной бездной»[601]). Это не простое одушевление, а скорее всего – вовсе не одушевление, по крайней мере в стихотворениях позднего Тютчева. Это своеобразное представление того, что не высказать адекватно словами («Мысль изреченная есть ложь»[602]), в гораздо более простой системе человеческих чувств и отношений.

Именно так построено сравнение и в стихотворении «Не остывшая от зною…»: