«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Текст баллады, будучи «на памяти у любого человека»[1576], буквально разбирается по цитатам. Особенно часто строки из «Светланы» используются в качестве эпиграфа. Эпиграфичность – способность фрагментов текста служить ключом к другим произведениям – в высшей мере характеризует эту балладу. Приведу лишь несколько примеров. Эпиграф к пятой главе «Евгения Онегина»: «О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана!»; эпиграф к «Метели» Пушкина; «Кони мчатся по буграм, / Топчут снег глубокий…» и далее восемь строк из баллады[1577]; эпиграф к седьмой главе первой части «Ледяного дома» Лажечникова: «Раз в крещенский вечерок…» и следующие три строки; сквозной эпиграф к газете «Колокольчик» В. Олина: «Чу!.. В дали пустой гремит / Колокольчик звонкий»[1578]; эпиграф (равно как и само название) к рассказу «Крещенский вечерок» некоего Сороки «Раз в крещенский вечерок…»[1579]; эпиграф к третьему посвящению «Поэмы без героя» Ахматовой «Раз в крещенский вечерок…»[1580]. Название «Крещенский вечерок» получают многие тексты святочного содержания, а также сборники святочных и рождественских рассказов[1581]. Как и каждое широко известное хрестоматийное произведение, баллада Жуковского вызвала множество пародий и литературных переделок[1582]. Так, например, А. Григорьев в своих мемуарах упоминает «знаменитую пародию на Жуковского „Светлану“»[1583], где, как показал Б. Ф. Егоров, имеется в виду ходившая в списках по рукам в конце 1830‐х годов «Новая Светлана» М. А. Дмитриева[1584].

Превратившись в художественных текстах в сигнал святочной темы, «Светлана», наряду с этим, начинает играть и определенную роль в святочном быту. Город и дворянская усадьба выработали особые, достаточно устойчивые, формы празднования святок, в значительной мере отличные от деревенских, – создали свой «святочный сценарий». Мемуары и воспоминания XIX в. показывают, что одно из обязательных зимних праздничных мероприятий образованных домов состояло в чтении вслух текстов особого содержания, чему в крестьянской среде соответствовал ритуал рассказывания на святочных вечерах «страшных» историй. Чем ближе дворянская семья стояла к народу, тем больше оказывалось совпадений в проведении зимних праздников. Вспомним, что у Толстого дети семейства Ростовых на святках не читают, а слушают историю о гадающей девушке. О том же повествует и И. Панаев, вспоминая святки своего детства. Однако у Панаева, наряду с рассказыванием народных историй, приживалка читает также и баллады Жуковского – «Людмилу» и «Светлану»[1585]. Горожане и поместное дворянство, утратив ряд народных особенностей праздничного поведения, восполняют эту утрату за счет чтения «святочных» произведений.

Как устные, так и письменные тексты, которые исполнялись на святках, играли в создании праздничной атмосферы одинаковую роль – они создавали и поддерживали особое, загадочное и одновременно жуткое, настроение. В число этих текстов регулярно включаются баллады Жуковского, и «Светлана» среди них занимает первое место. Е. Марков в автобиографическом цикле «Барчуки» дает идиллическое изображение усадебных святок 1830‐х годов. В этом мире чтение баллад Жуковского было обязательным, из года в год повторяющимся, праздничным ритуалом, который, как и рассказывание устных историй, добавлял к святочному веселью чувство страха: «Встревоженному воображению достаточно теперь ничтожного намека на что-нибудь страшное, чтобы переполниться страхом»[1586]. Слушание и чтение подобного рода текстов было потребностью святочного времени. Блок говорил: «Я, например, могу читать Жуковского ночью в Рождественский сочельник»[1587], где, несомненно, имеются в виду прежде всего баллады, а святочной ночью 1901 г. именно «Светлана» вдохновила его на стихотворение «Ночь на Новый год»: «Душа морозная Светланы – / В мечтах таинственной игры / <…> / Душа задумчивой Светланы / Мечтой чудесной смущена…»[1588]

Иногда же чтение «Светланы» превращается в единственное святочное мероприятие, которым и отмечается праздник. В этом отношении показательны воспоминания Григоровича о годах учебы в Инженерном училище: «Раз в году, накануне Рождества, в рекреационную залу входил письмоводитель Игумнов в туго застегнутом мундире, с задумчивым, наклоненным лицом. Он становился на самой середине залы, выжидал, пока обступят его воспитанники и, не смотря в глаза присутствующим, начинал глухим монотонным голосом декламировать известное стихотворение Жуковского:

Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали… – и т. д.

Покончив с декламацией, Игумнов отвешивал поклон и с тем же задумчивым видом выходил из залы»[1589]. В данном случае неважно, насколько соответствует действительности описанный Григоровичем эпизод, – важно то, что для него чтение на святках именно «Светланы» воспринимается как вполне естественный акт.