«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Чем же можно объяснить такой успех и такую популярность баллады Жуковского и созданного в ней образа? «Светлана»-текст и Светлана-героиня не просто понравились читателю – они пленили, совершенно покорили его, о чем свидетельствует хотя бы высказывание С. Шевырева 1853 г.: «И вот за полунемочкой Людмилой, которую похитил жених-мертвец, явилась в сарафане русская красавица Светлана, на святочном вечере, и загадала свою сердечную думу в зеркало, и совершался дивно-страшный сон ее, и увлекал в мир мечты сердца дев и юношей…»[1602] Светлана у Жуковского пленительная, милая, красивая, идеальная, притом что она почти ничего не делает на протяжении всего текста баллады – вначале она «молчалива и грустна»; ее уговаривают спеть подблюдную песню, она отвечает, что «готова умереть в грусти одинокой»; ее уговаривают погадать – «с тайной робостью она в зеркало глядится». Остальное – сон. При этом автор все время отмечает ее робость: «Чуть Светлана дышит…», «Робко в зеркало глядит…», «Занялся от страха дух…», «Сердце вещее дрожит; Робко дева говорит…», «Пуще девица дрожит…», «Входит с трепетом, в слезах…», «Под святыми в уголке робко притаилась», «Что же девица?.. Дрожит…». Эта характеристика, как видим, повторяется многократно. Героиня все время робеет и дрожит, практически бездействуя, и все же – пленяет. В значительной мере это объясняется и обаянием позы, выбранной поэтом для своей героини (той позы, в которой она обычно и изображается, глядясь в зеркало), и очарованием грустной и молчаливой девушки, покорной своей судьбе. «Философия смирения и покорности … в особенности сказалась на трактовке характера главной героини баллады – Светлане, которая, по замыслу Жуковского, должна была стать воплощением национального начала»[1603]. Молчаливость и грусть становятся достоинствами: «Скажи: которая Татьяна? / – Да та, которая грустна / И молчалива, как Светлана…»[1604].

Но еще существеннее то, что пленительность героини создается авторским отношением к ней – автор ее любит. «Очень привлекательна в балладе эта авторская любовь к героине, неизменное и сердечное авторское сочувствие к ней», – пишет Е. Л. Маймин[1605]. «Милая Светлана», «красавица», «моя краса», «радость, свет моих очей…», «Ах! Светлана, что с тобой?» – теплота, исходящая от автора, буквально окутывает Светлану, как Татьяну у Пушкина. Это отношение неизбежно передается читателю; оно отразилось в характерном высказывании Шевырева: «Светлана представляет тот вид красоты в русской поэзии, для какой нет выражения ни в какой немецкой эстетике, а есть в русском языке: это наше родное милое, принявшее светлый образ… Для Жуковского милое совершилось воочию в его Светлане»[1606]. Видимо, существенным оказывается и тот факт, что у Жуковского любовь героини совершенно лишена чувственного характера, присущего Бюргеровой Леноре[1607]. Это личное отношение поэта к Светлане, идеализация ее образа, сочувствие к ней и заинтересованность в ее судьбе, а также финал, где он обращается к ней («О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана…»), как бы оживляют литературный образ, создают иллюзию его реальности. Баллада неожиданно переходит в новый жанр – жанр дружеских посланий, которые адресовались реальным лицам. В дополнение к финальный строкам «Светланы» Жуковский вскоре пишет другое послание тому же самому адресату: «Хочешь видеть жребий свой / В зеркале, Светлана?» Рамки художественного текста оказываются разорванными, и героиня выходит в жизнь. Пушкин в аналогичном «разрыве текста», совершенном в «Онегине», следует за Жуковским – здесь он ученик своего «побежденного учителя».