Строгий профессор

Мы с Паньковым до четырёх утра зубрили, рассказывая друг другу свой материал по очереди. Он задавал мне каверзные вопросы, а я гоняла его по оглавлению.

Поспав три с половиной часа, я была злой и напряжённой, но готовой, как боксер перед самым главным спаррингом в своей жизни. Что я чувствовала, выходя к микрофону? Будто шла по длинному деревянному брусу. Конечно, некоторый дискомфорт, по сравнению с прогулкой по мостовой, был, но я делала это без труда.

Пока не увидела профессора.

Красивого, умного, сильного мужчину своей мечты. Его глаза, полные надежд, смотрели только на меня, не отрываясь. И я задохнулась, мне вдруг показалась, что этот самый брус кто-то закрепил на уровне второго этажа. Вероятность того, что я могла грохнуться или убиться, была очень большой. Брус не стал тоньше и его края не сделались скользкими. Просто появилась опасность падения в глазах профессора, и я почувствовала страх.

Страх разочаровать человека, от которого моё сердце заходится в сладком томлении, даже когда он просто смотрит на меня. И я как-то собралась, поднатужилась и выдала отличный результат.

И он улыбался, смотрел на меня с восхищением и гордостью, как на прыгунью с шестом, взявшую высоту четыре сорок. А потом вдруг обозлился на награждении…

Я вообще не поняла, как это вышло. Что за зверь напал на моего профессора между фуршетом и торжественным моментом вручения Ивановой грамоты?

Мой триумф превратился в размазанный по чашке кисель, а на фото победителей кустились мои хмурые брови домиком.

Заболоцкий даже не взглянул на меня — встал и ушёл, сопровождаемый своей прилипалой Барановой.

Совсем расстроилась. Ради чего я так мучилась? Чтобы его кислую рожу наблюдать или любоваться, как он со своей англичанкой трëтся? Разлюбезный профессор верно думает, что я совсем глупая и не заметила, как он всю её провизию в автобусе умял, будто с голодного края вырвался. Ну и к черту, найду себе помоложе и покрасивее. Больше никакой правильности: откладываю строгий прикид, в котором выступала, и для дальнейшего мероприятия подбираю короткую кожаную курточку и тугую, ничего не прикрывающую джинсовую юбку.

Нас приглашают на запуск в небо воздушных шаров с символикой мероприятия. И я, широко улыбаясь, беру под ручку Панькова. Хватит уже предлагать себя и бегать за ним как на поводочке. Я его сюда пригласила, ну ладно, не совсем пригласила, скорее, лёгким шантажом заставила приехать, но он мог быть настойчивее и отказаться.  А после он даже не подошел ко мне, как будто мы чужие люди. Да он вообще ни разу не заговорил со мной в Керчи. Преподаватель обязан общаться со своим студентом! Это же его работа, его доклад!? Как вообще можно так игнорировать победившего ученика?!

Роман Романович  даже не поворачивается в мою сторону, а если и смотрит, то, что называется, «волком», будто я его родную маму в плен продала на турецко-иракской границе. Я для кого, блин, так старалась? Для его затылка, что ли?

Дурацкая пафосная показуха проходит возле корпуса преподавателей и, сжав руки в кулачки, а заодно и куртку Панькова, который, к слову, тоже влюблен в Баранову, я любуюсь очередной семейной идиллией.

Баранова что-то втирает моему профессору, вместе они пялятся в небо, провожая стайку ярких шариков, а мой Заболоцкий во время разговора просто берёт и кладет руку на её талию.

У меня тут же разыгрываются: подагра, ревматизм, мигрень, а от ревности и зависти пухнет печенка. Мой мозг обычно не устаёт подкидывать мне всевозможные идеи, но сейчас он словно отключился. Задача только одна — убить сучку!

— Роман Романович, мне нужно срочно с вами поговорить. — Дëргаю его за локоть, пробравшись сквозь толпу студентов и преподавателей.

Все они задрали головы вверх, улюлюкают и хлопают, никто на нас внимания не обращает, кроме Барановой, естественно.

— Иванова, дай своему преподавателю возможность отдохнуть. Нехорошо перебивать старших.

Я смотрю на неё исподлобья. То, что ты старше, милочка, видно невооруженным глазом, клешни свои от него убери, иначе засуну их в измельчитель для костей, я такой в столовой видела. Это я, конечно, про себя. Вслух-то я такое никогда не выдам, несмотря на напускную храбрость.

Заболоцкий молчит, смотрит куда-то вдаль. А я дышу — тяжело, громко — жду его решения. А потом, плюнув, оставляю их. Пойду в преподавательский корпус, водички попить. Я там как раз фонтанчик видела, у них и автомат с кофе есть, и ларёк с газетами. Куплю себе «Комсомольскую правду», запрусь в номере и буду читать. А на «Что? Где? Когда?» у нас Баранова поедет, у неё мозгов много, вон как прическа на лбу топорщится. А что я? Я ничего. Я глупая студентка.

Купив себе стаканчик чёрного, как моя жизнь, американо, я сижу на диване в фойе и давлюсь горькой жижей. Как дура себя веду, однозначно.

— Иванова! — Влетает в коридор злой как чёрт профессор.

— Да, Роман Романович. — Не поднимая глаз, сосу свой горький противный напиток. — Я понятия не имею, когда вам с Барановой лучше свадьбу отпраздновать. Я только про в мае маяться поговорку знаю.

— Иванова, это недопустимо!