Строгий профессор

— У меня ничего не было с Паньковым, Роман Романович! — возмущаюсь, умоляюще заглядывая в синие глаза профессора. Тушуюсь, мне больно думать, что он решил что-то подобное, хотя я же сама ему писала, запугивая... — Мы учили всю ночь доклады. Репетировали.

— В смысле? — Профессор запускает пальцы в волосы, останавливаясь передо мной.

Тяжело вздохнув, ждёт объяснений.

— Вы ревнуете?

— Это сейчас не имеет никакого значения, — строго машет он рукой, повторяясь.

И я тут же сажусь ровно, как на лекции.

— Я бы никогда не переспала ни с каким парнем, мне даже представить это противно, особенно после того, что между нами было. Понимаю, для тебя это ерунда, Ром, но я никогда не подпускала никого так близко. А те сообщения… я блефовала, — усмехнувшись, пожимаю плечами. — Ерунду писала, чтобы привлечь твоё внимание. Извини, Ром.

Скачу с «вы» на «ты», потому что я растеряна и влюблена, мне стыдно и тоскливо. И радость, что он рядом, и горечь, что всё, как обычно, испортила.

— Это полная глупость, — продолжаю свою исповедь. — Не надо было так делать и вести себя как дурочка. И шантаж этот позорный. Но я лишь пыталась вас удержать. Профессор, я, наверное, пойду. Больше вас не побеспокою, Роман Романович. Всё поняла. Портить вам жизнь — это не то, о чём я мечтала. Хорошо, что поговорили. Этот разговор нужен был нам обоим.

Он стоит прямо передо мной, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, смотрит, не отрываясь. Встаю. Иду к двери. Несколько шагов остаётся, понимаю, что моя мечта должна была оставаться мечтой. Не стоило мне лезть.

— Будьте счастливы с Ларисой Владимировной, — проглатываю комок в горле. — Вы с ней отлично смотритесь. Она красавица. Вон и Паньков в неё влюблен, ой, — прикусываю язык. — Спасибо, что выбрали меня для этого выступления. Этот доклад — достойный опыт. Надеюсь, что вам понравилось моё выступление. Я действительно старалась.

Берусь за ручку, чувствую — слёзы подступают, лучше убежать, пока не поздно. Но в последнюю секунду профессор разворачивает меня к себе, с силой впечатывая в грудь и обнимая.

— Ну какая же ты ещё маленькая, глупенькая дурочка. Ну и я недалеко ушёл, раз ведусь на это.

Мне становится жарко и очень хорошо, жмурюсь от счастья, потому что профессор крепко-крепко обнимает меня.

* * *

Роман

Давно надо было прижать Иванову к себе. Пусть это неправильно и есть определенный риск: карьера, научная деятельность, вся моя жизнь в конце концов. Но какая уже разница, когда меня просто трясет от желания и похоти. Мы вдвоëм в моём номере, Баранова и остальные студенты укатили на экскурсию, я с ними не поехал — отказался, сославшись на головную боль.

Сейчас я могу делать с Ивановой что хочу! Могу раздеть её и трогать во всех местах и, самое главное, она будет только рада этому, мы плавимся от взаимного притяжения.

Что же произойдет, если узнают об этом на кафедре?  Вдыхаю запах её волос, сжимая крепче. Ну выгонят из профессоров, подумаешь! Пойду в таксисты, буду ночью машины гонять, зато попробую эту хрупкую, невинную девочку, пахнущую клубникой и дешёвым кофе из бумажного стаканчика. Сделаю её своей, лишу девственности, сниму сливки. Она сама этого хочет! Сколько можно идти на поводу у здравого смысла? Сорокет на носу, а за плечами ни одного грязного поступка, о котором можно было бы жалеть и вспоминать с диким трепетом.

Я, верно, сбрендил.

Отодвигаюсь от неё, Наташа хочет что-то сказать, смотрит на меня с щенячьим восторгом — это тоже возбуждает. Я не даю ей ни шанса и прикасаюсь к губам, вначале легонько, как будто пробуя на вкус, волнуя нас обоих. Сквозь терпкий вкус зёрен пробивается знакомый, клубничный с кислинкой и сладостью. Просовываю язык между её раскрытых губ, превращая наш невинный поцелуй в сексуальную прелюдию. Отстраняюсь, стягивая с плеч куртку, отшвыриваю её куда-то в сторону.

— О, профессор, — шепчет Наташа, смущаясь.

С другими женщинами в разы спокойнее. И не хотелось ни одну так, чтобы руки гудели, как у пятнадцатилетнего мальчишки, чтобы рвать и метать, кусать и трахать.

Наташа аккумулирует мои чувства и эмоции, превращая в голодное животное. Мне нужно заняться с ней сексом, пока я не чокнулся окончательно. Сделать своей и точно знать — никакой Паньков и ему подобные её не получат.

И нет сил больше думать головой. Всё, приплыли! Это как в сорок лет забраться на американские горки и орать, точно зная, что можно умереть от разрыва сердца, но какой адреналин.

Какой. Мать твою. Адреналин!

На ней какая-то кофточка и юбка, которая будоражит мою фантазию.

— Без возражений, Иванова, поздно.

Веду руками по её спине, спускаюсь ниже, оглаживаю бедра, сжимая ягодицы, глядя в глаза. Она волнуется. Щёки горят, глаза бегают. А выбора уже не осталось. За что боролась, на то и напоролась, как говорится!

Её сомнения меня будоражат, говорю же — профессор-извращенец. В паху тянет сильнее от того, как она неуверенно и мило дрожит, будто осиновый лист на ветру. Не могу больше думать о том, что правильно и неправильно.

Всё уже неважно!