Строки, обагренные кровью

Борис изготовлял немецкие пропуска, справки с биржи труда, делал отметки в паспортах и в домовых книгах о прописке. «Прописал» Борис и руководителя подпольного горкома И. А. Козлова, когда тот прибыл в Симферополь для подпольной работы.

Старый большевик внимательно присматривался к вожаку комсомольцев. Пришло время, и Бориса пригласили, как сказал И. А. Козлов, «для особого разговора».

В квартире «Нины» Борис застал троих: Козлова, Лазареву, Косухина.

Пили чай. Говорили о городских «мелочах». Потом Козлов, официально открыв заседание подпольного горкома, обратился к Хохлову:

— Борис! У тебя не возникала мысль о том, чтобы стать коммунистом?

Возникала ли такая мысль? Дорогой Иван Андреевич! Как же не возникала! Не мысль, а заветная мечта. От отца принятая. Из сердца в сердце переданная. Но вслух Борис взволнованно проговорил:

— Думал, конечно. Но, наверное, рано мне еще… Ведь еще не сделано такое… с чем в партию не стыдно идти…

Горкомовцы говорили о Борисе Хохлове тепло. Отметили его хорошие дела. Заявили, что дают ему партийные рекомендации.

В этот день Борис Хохлов был принят кандидатом в члены ВКП(б).

Дома радостно сообщил:

— Мамочка! Я — коммунист. Меня приняли. Поздравь меня, мамочка!

Мать обняла. Поцеловала.

— Дорожи, сынок, этим званием. Как дорожил отец.

— Как жаль, что отец не дожил до этого события…

Отца уже не было. Двести пятьдесят дней стоял он на защите Севастополя. Был ранен. Потом — отряд прикрытия на Херсонесе. Плен. Концлагерь. Гестаповская тюрьма. Побег и опять тюрьма. Пытки, пытки. И смерть. Так закончил свой путь отец.

Теперь дело Ивана Хохлова должен продолжать он, его сын, молодой коммунист Борис Хохлов.

И вновь удар за ударом по врагу. Документы рассказывают:

«3 декабря. Нефтебаза близ ст. Симферополь. Вася Бабий, Борис Хохлов, Владимир Енджияк, Толя Басс, Вася Алтухов взорвали бак с горючим (50 т).

4 декабря. Станция Симферополь. Борис Хохлов, Василий Бабий, Владимир Енджияк и Владимир Ланский разбили механизмы водокачки.

7 декабря. Двор клуба железнодорожников. Борис Хохлов, Борис Еригов взорвали бронетранспортер…»

Так били врага симферопольские комсомольцы.

Однажды вечером нагрянули фашисты.

— Хохлов? Подпольный комсомолец? Сын коммуниста, севастопольца?

Многое предъявили на допросе. Но многого враги не знали. Потому и добивались: скажи, выдай!

Значит, надо молчать. Чтоб ни слова.

Так началось самое суровое и страшное испытание.

Пытки. Пытки… Потом передышка. Снова допросы и пытки. И снова молчание.

Гестаповцы изощрялись в пытках. Его били тугими резиновыми палками. Клали на скамью с гвоздями и секли прутьями. Загоняли раскаленные гвозди под ногти. Подвешивали за руки, связанные за спиной. К пяткам прикладывали добела раскаленное железо. Допрашивали с петлей на шее, постепенно подтягивая к перекладине.

Пытались вырвать признание угрозой расстрела: дважды его вывозили в поле и ставили у рва. Открывали огонь. Потом везли обратно.

Видимо, надеясь сломить его, палачи не спешили приводить свой приговор в исполнение. Прошла неделя. Месяц. Еще месяц. И еще… Четыре месяца ждал Борис смерти. Иссох. Стал седым.

Но вот день казни, кажется, настал.

— Выходи! — зло бросил гестаповец. И, чуть помедлив, добавил: — К матери, на свидание.

Увидеть мать не позволили.

— Говори с нею, — сказал гитлеровец, стоявший рядом.

Но перед глазами — темная перегородка.

— Мама, ты здесь? Ты слышишь меня?

— Боря. Сыночек… — услышал Борис голос матери.

И тут же голос конвоира:

— Все. Свидание окончено.

Вот оно что! Даже свидание с матерью, материнское горе они обратили в орудие пытки. Изверги!..

И снова ожидание расстрела. День Два. Пять… Вечность.

И вдруг — отдаленный гром пушек. Гром фронта. Он принес надежду: может, не успеют расправиться?

Но они пришли. Те же — Минц и Лукин.

— Подпиши. Или — расстрел.

На листке несколько слов, тиснутые типографским способом: «Обязуюсь работать на благо великой Германии, исполнять задания…»

— Нет!

— Подпиши, чудак. Они отступают. Идет разгрузка тюрьмы. Подпиши. А там видно будет, — говорит Лукин.

— Уйди, гад!

— Увести! Расстрелять!..

Борис Хохлов казнен в последний день фашистской оккупации. Но он навсегда остался с нами: на страницах книг, рассказывающих о героизме крымских подпольщиков, в делах пионеров и комсомольцев. Его имя на мемориальной доске, прикрепленной к стене здания школы, в которой он учился.

Н. ЛУГОВОЙ.

ОН ШЕЛ ВПЕРЕДИ

Нам не удалось обнаружить письмо или записку Андрея Соколова. Остался лишь комсомольский билет, пробитый вражескими пулями и залитый кровью его сердца.

…Восьмое апреля 1944 года. Едва занялась заря, как взревели пушки. Небо загудело моторами. Группа за группой пролетали краснозвездные эскадрильи. И там, где начинались укрепления врага, плотной стеной вскинулись сполохи взрывов.

Андрей Соколов вместе с бойцами лежал в окопе, весь в напряжении, до синевы в пальцах сжимал автомат.

Скоро!

Над ним все так же гремело небо. Казалось, оно раскалывалось на части — так неистово били пушки, свистели снаряды, вздрагивала от бомбовых взрывов земля. Время тянулось медленно.