Как и отец, Костя любит жизнь беспокойную, полную напряжения и тревог. Сейчас он моряк, является первым помощником капитана одного из передовых судов Севастопольского управления океанического рыболовства, но по-прежнему не оставляет свою журналистскую деятельность.
— Есть у меня давнишняя мечта, — говорит Апошанский-младший, — подготовить и издать сборник, в который вошли бы очерки отца и мои.
Память о Владимире Апошанском — талантливом журналисте и поэте, человеке удивительной смелости и отваги будет жить.
Герои не умирают.
ПОСЛЕДНЯЯ ЛИСТОВКА
Текст этой листовки написан партизанкой Дорой Кравченко за несколько часов до ее ареста, за которым последовала казнь.
…Было сумрачное декабрьское утро. Робко, будто нехотя, в горы пробирался рассвет. Еще медленнее он добирался в землянку, занесенную снегом, совсем затерявшуюся в крымском лесу.
В углу землянки, на столе, сколоченном из грубых горбылей, за которым сидела Дора, колебалась желтая капля огня. В дрожащем свете каганца виднелась большая, во всю стенку, географическая карта, винтовки, прислоненные к стене, чей-то полушубок и портянки возле печки, прочие атрибуты партизанского быта. На полу, тесно прижавшись друг к другу, лежали бойцы, по-зимнему одетые, по-походному снаряженные.
Расстегнув непомерно большой ватник, она писала в блокноте листовку, предназначенную румынским солдатам: «…под Ростовом и Ленинградом лучшие немецкие дивизии обращены в паническое бегство, — быстро ложились строки. — Хваленая группа войск Гудериана наголову разбита под Москвой… В Крыму действуют славные защитники Севастополя. В тылу вам в спины бьют бесстрашные партизаны…»
Стопка листовок медленно росла.
Закончив работу, Кравченко вышла из землянки. Сразу же охватило холодом. На лес давили низко нависшие тучи. В верхушках деревьев шумел ветер. Срывался снежок. В лагерь входил новый, десятый день декабря 1941 года.
Подошел Николай Комаров, невысокий крепыш в валенках, в черном кожаном пальто:
— Управилась с агитацией, Дора Куприяновна?
— Да, товарищ дежурный. Могу доложить: сотня листовочек есть.
— Докладывай комиссару. Тот похвалит. А мне эта агитация… Мы их словцом, а они нас свинцом.
— Ошибаешься, Николай Николаевич. Слово — тоже оружие. Да еще какое! Туда долетит, куда и пуля не достанет.
Они прошли к командирской землянке. Дора вошла и доложила.
— Сто? — не поверил комиссар. — Вчера же их было два десятка.
— За ночь прибавилось, товарищ комиссар.
— Оставь одну листовочку. Пусть послужит документом, — сказал комиссар, пробегая взглядом по строчкам.
Развязывать пачку Кравченко не стала. Может, та листовка, какую хотят сделать музейной реликвией, сослужит великую службу, повернет сердце еще одного солдата на нашу сторону?
— Дайте ваш дневник, товарищ комиссар.
Она присела и быстро переписала текст листовки в комиссарский дневник. Так и дошла до нас эта листовка.
Одевшись по-городскому, Дора ушла вместе с Марией Брылевой, стойкой коммунисткой, но, как и все крымские партизаны тех дней, еще малоопытной разведчицей.
У Доры Кравченко это был тоже первый опасный рейд.
Через два часа партизанки подошли к опушке. Буран разбушевался во всю, и, надеясь, что он надежно укроет их от недобрых глаз, разведчицы, не ожидая ночи, вышли в заснеженную степь — Кравченко направилась к Карасубазару (Белогорску), а Брылева — в Симферополь.
На пути у Доры был колхозный сад. Нашла там «почтовый ящик» — потайное место связи с населением и оставила в нем половину листовок. Придет партизанский помощник, заберет листовки и распространит их среди румынских кавалеристов, что стоят в соседних селах. Оставшуюся полусотню партизанских посланий Дора несла в город.
…Полицейские вынырнули из бурана внезапно. Единственное, что успела сделать Дора — быстро наклониться, чтобы поправить чулок, и сунуть листовки в сугроб.