Строки, обагренные кровью

После неоднократных попыток Ревякину удалось установить связь с командованием Черноморского флота. Подпольщики стали передавать командованию ценные разведывательные сведения.

Фашистские каратели с ног сбились в поисках подпольной организации. В начале февраля им удалось напасть на след патриотической группы железнодорожников. Товарищи мужественно перенесли все пытки и погибли, но, как и патриоты группы Сильникова, не выдали никого.

Над организацией нависла опасность. Часть подпольщиков, за которыми была установлена слежка, Ревякин переправил в лес.

Весна несла освобождение, и подпольщики Севастополя тщательно готовились к встрече наших войск. Усилили разведывательную работу, готовили боевые группы. Подготовка шла по специальному плану, разработанному штабом КПОВТН.

И тут случилось непоправимое: в марте 1944 года Василий Ревякин и около двадцати подпольщиков были арестованы. Среди них были Терещенко и жена Ревякина Лида. Палачи не пощадили даже ее, готовившуюся стать матерью.

Оставшиеся в строю подпольщики продолжали борьбу с врагом. Они передали командованию ценные сведения об обороне врага, поддержали огнем наши передовые части, ворвавшиеся в Севастополь.

Подвиг героев высоко оценен советским народом, партией и правительством. Руководителю подполья Василию Дмитриевичу Ревякину присвоено (посмертно) звание Героя Советского Союза, Н. И. Терещенко и П. Д. Сильников посмертно награждены орденом Ленина. Орденами и медалями Советского Союза отмечены подвиги и других подпольщиков.

П. ГАРМАШ.

«УМИРАЮ ЗА ДЕЛО ЛЮБИМОЙ РОДИНЫ»

НАДПИСЬ ПОДПОЛЬЩИКА В. ЕФРЕМОВА НА СТЕНЕ КАМЕРЫ ГИТЛЕРОВСКОЙ ТЮРЬМЫ.

На 28 году жизни здесь сидел 10.III-44 г. Ефремов Виктор, приговорен к смерти, которая будет 24.III-44 г.

Прощайте, дорогие друзья и товарищи! Умираю за дело нашей любимой Родины. Живите все, имейте связь с партизанами! Но есть люди, которые губят сотни хороших людей. Прощайте, друзья.

Ефремов.

Он шел домой под утро, оставив за спиной дымящиеся здания станции и вздыбленные взрывами рельсы. Он шел и старался представить себе дни, которые наступят вслед за минувшей ночью, и не мог увидеть тех, будущих дней и себя в этих днях. Он смотрел на занимающуюся, как обычно, зарю и впервые остался равнодушен к новому утру.

Еще вчера ему некогда было думать о себе. Один за другим уходили из Симферополя в Севастополь составы с людьми и боеприпасами, сформированные под его, Виктора Ефремова, руководством. Еще вчера все было предельно ясно и просто: он, первый заместитель начальника станции Симферополь, был нужен всем, каждую минуту ощущал, как воля его ведет борьбу с сильным и опасным врагом, пытающимся налетами авиации парализовать жизнь важного железнодорожного узла.

Надпись В. К. Ефремова на стене камеры.

Он рвался на передовую и в первый же день войны пришел в военный комиссариат.

— Железнодорожник? — устало уточнил пожилой капитан. — Ну и работайте на своем месте. Потребуется — вызовем. Вы и так, как на фронте.

Потом, когда уже явственно доносилась орудийная канонада, он пришел вторично и снова услышал:

— Оставайтесь до особого распоряжения. На всякий случай запомните, что фашисты не должны получить станцию целой. Впрочем, об этом, очевидно, еще кто-то позаботится…

Да, тогда было все ясно. А куда теперь, когда в город вот-вот ворвутся враги? Что делать теперь? Где это «особое распоряжение»?

…Вот уже второй месяц, как Виктор Ефремов сидит дома. Несколько раз за это время он выходил на улицу посмотреть на завоевателей. Кругом расклеены чужие приказы, полные угроз и наглой самоуверенности.

— Ты не выходи на улицу. Эти сволочи хватают евреев…

Он не мог сказать жене, что видел повешенных с табличкой на груди.

В январе 1942 года случилось то, чего он больше всего опасался. В один из дней, вернувшись домой, он не застал жены. Не пришла она и утром. Она вообще не пришла — ее расстреляли.

Узнав об этом, он не заплакал. Просто ощутил такую внутреннюю опустошенность, что испугался. И неизвестно, чем бы кончилось все это, если бы назавтра к нему не пришел неожиданный гость.

Это был типичный фашистский холуй. Ефремов сам удивился, откуда взялось у него столько спокойствия выслушать все, что говорил пришедший, что удержало его от мучительного желания схватить подлеца и свернуть ему шею?