Строки, обагренные кровью

Гестаповец в очках стоял у стола. Бледное продолговатое лицо его непроницаемо.

— Вы есть подпольный комсомолец! Что можете говорить?

В его костлявой руке с длинными пальцами затряслась ученическая тетрадка. Серая обложка чуть надорвана. В месте надрыва уголок загнут. Сомнений не оставалось: да, это дневник его. Нашли, гады, во время обыска. И, конечно, успели прочитать…

Сообразив, что дневник рассказал врагам многое, Игорь твердо ответил:

— Да. Комсомолец! И горжусь этим.

Так началась схватка Игоря Носенко с гестаповцами.

Материалы допросов Игоря не сохранились. Но если представить допрос комсомольца Носенко в гестапо, используя строки его дневника, хранящегося сейчас в фондах Крымского краеведческого музея, то его можно воспроизвести так:

Г е с т а п о в е ц. Что заставило вас пойти против великой Германии и нового порядка?

И г о р ь. Я думал долго и много об отношении к сложившейся обстановке. Я беседовал с немцами, старался критически подойти к нашей программе и теории… Я пересматривал свои взгляды и убеждения, присматривался к жизни, проверяя их, эти мои убеждения, на опыте[31].

Г е с т а п о в е ц. Вы еще очень молоды. Вами руководит не разум, а чувство, распаленное большевиками.

И г о р ь. Нет. Я не желал поддаваться чувству, я отказался от личных склонностей и симпатий. Старался следовать лишь голосу разума.

Г е с т а п о в е ц. Какой разум в семнадцать лет! Вы начитались коммунистических книжек, а мы просто сжигаем их.

И г о р ь. Сжигание книг Маркса и Энгельса и расстрелы коммунистов не сокрушат марксизм-ленинизм, танки и пушки не уничтожат идею, порожденную жизнью. Кошмарному бреду дегенератов не соперничать с диалектическим материализмом, террору не задушить коммунизм!

Г е с т а п о в е ц. Довольно! За такие слова вас будем вешать.

И г о р ь. В детстве я был болен. Пять лет меня лечили в санатории. Кормили, одевали, обували. Все за счет государства. Я обязан государству и многим другим. И если потребуется, я согласен умереть за власть Советов. Пощады просить не стану.

Игоря вернули в одиночку. За спиной скрипнула и захлопнулась дверь. Что дальше? Что с матерью? Где ребята? О допросе думать не хотелось. Прочитав дневник, гестаповцы поняли, с кем имеют дело. И все-таки они, видно, надеются на незрелость своей жертвы. Разве они знают душу советского человека? Разве могут оценить силу советской школы, пионерии, комсомола? «Начитался коммунистических книжек». Нет, не начетчики мы. Но книги дали многое.

Игорь бегло перебрал в памяти: что успел прочитать?

…Учебники по истории СССР. Очерки по истории Древнего Рима. История Древней Греции. История Древнего Востока… Книги о великих людях прошлого: Александре Македонском, Ганнибале, Юлии Цезаре, Чингиз-хане, Кромвеле, Александре Невском, Дмитрии Донском, Петре Первом, Богдане Хмельницком, Суворове…

Прочитанные книги имел привычку записывать и, как-то подсчитав, приятно удивился: двести тридцать восемь книг по истории. Двадцать трудов по философии: «Анти-Дюринг» и «Диалектика природы» Ф. Энгельса, «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленина, «Марксистский философский материализм», труды Плеханова, произведения Ницше, Шопенгауэра, Гоббса, Маккиавелли…

Интересовался и военными науками. Выписывал суворовские правила побеждать. Делал заметки об организации армий России, Турции, Ирана, Франции, Англии, Японии…

Да, книги были его учителями, его лучшими друзьями.

Вечером — вновь допрос.

Тот же кабинет, но следователь другой — постарше первого, в чине полковника. Иной и разговор.

Вначале полковник пытался разузнать: не передумал ли, сидя в камере? И тут же спросил:

— Правда ли, что был членом комитета комсомола? Кто еще был в комитете?

Не получив ответа, уселся поудобнее в кресле, закурил сигарету.

— Садитесь, Игорь Носенко, — спокойно произнес полковник. — Тихо будем разговаривать. — И предложил сигарету.

Игорь остался стоять. Сигарету не взял.

— Это есть напрасно. — все также спокойно оказал полковник.

Гестаповец курил. Казалось, все его внимание сосредоточено на сигарете да на табачном дыме, что тает в воздухе. Но взгляд его прищуренных глаз следил за жертвой. Было что-то страшное в этом взгляде врага.

— Вы ни есть курящий? Или сопротивляетесь? Курить надо. Табак делает легко.

Тон, каким говорил полковник, становился все мягче.

Хитростью, видно, намерен взять.

— Я стал знакомый с вашим дневником. Вы есть парень умный. Великая Германия умеет ценить умный человек…

А в доме Игоря — тревога, в сердце матери — отчаяние.

В поисках Игоря Вера Ефимовна ходила в полицию, потом в гестапо. Передачу приняли, но свидание не разрешили. Возвратилась еле живая. Дома места не находила. Знала: из гестапо не возвращаются. Значит, конец пришел и Игорю. И все же надеялась. Не отрывала затуманенного взгляда от калитки: может, вернется? Пусть побитый, искалеченный, лишь бы вернулся.

И дождалась — Игорь пришел. Обнял кинувшуюся к нему плачущую мать, ввел ее в дом. Усадил. Сам сел напротив.

Как она изменилась за эти несколько дней! Старухой стала. Только глаза те же — теплые, ясные.