Строматы

(7) Нет никакой необходимости потакать всем без разбора позывам к чувственным удовольствиям. Некоторые из них, однако, возникают вследствие естественных потребностей, как, например, чувство голода, жажды, холода или желание произвести потомство. (119, 1) Если бы было возможно пить, есть и зачинать детей без привлечения чувственного желания, то в нем не было бы вообще никакой нужды. (2) Ведь взятое само по себе наслаждение не является ни родом занятий, ни склонностью, ни вообще необходимой частью нашего существа. Оно является лишь вспомогательным средством, как соль в пище, которая, как полагают, помогает лучше ее переваривать. (3) Но если позволить ему распоясаться и завладеть жилищем, то на первое место выходит то, что сводится к неразумной вседозволенности и стремлению потакать страстям. Оно-то и убедило Эпикура объявить целью жизни философа удовольствие. (4) Он обоготворил также и «крепкое телосложение и твердую надежду на свое тело»[403]. (5) Чувственность есть всего лишь сластолюбивое чревоугодие и совершенно излишняя и бесплодная преданность утехам. (6) В одной из своих трагедий Диоген[404] выразился весьма ясно:

Погруженные в тину сладострастия,

И чувственность, мужчины недостойную,

Уж не способны и на дело малое, –

ведь именно таких упреков и позора, несомненно, заслуживают любители беспутств и наслаждений.

(120, 1) Потому мне и кажется, что божественный закон неизбежно должен был установить страх, [как меч] нависающий над нашими головами, дабы осмотрительностью и вниманием философ мог приобрести и сохранить беззаботность духа, во всех жизненных перипетиях оставаясь свободным от падений и чистым от греха. (2) Мир и свобода достигаются лишь неусыпной и неустанной борьбой с душевными страстями. (3) И эти мощные наши противники, не хуже тех, что выступают на Олимпийских играх, имеют жало куда страшнее пчелиного. Особенно это касается различных чувственных позывов, которые замышляют против нас козни, колдуют и расставляют ловушки не только днем, но даже ночью во сне.

(4) Как же могут эллины, не греша против справедливости, злословить закон, когда сами же учат, что страх создан для того, чтобы укрощать сладострастие? (5) Ведь именно поэтому Сократ советует быть наготове против искушений, склоняющих нас к еде, когда мы не голодны, к питью, когда вовсе и не жаждем и к заигрыванию и общению с красавцами, поскольку с их поцелуями в нас проникает яд еще более опасный, нежели от укуса скорпионов или тарантулов.

(121, 1) Антисфен предпочитает лучше сойти с ума, чем подчиниться сладострастию.[405] А Кратет из Фив говорит:[406]

Похоть в душе победив, заслужишь законную славу.

Не позволяй победить себя алчности или к утехам

Склонности пагубной. С ней ярости вкусишь плоды.

А заключает он так:

Освободивши себя от мужчины страстей недостойных,

Бессмертного царства свободы благо ты обретешь.

(2) В другом месте он со всей откровенностью заявляет, что лучшее успокоительное средство от необузданных стремлений тела – это голодание; если и это не помогает, тогда петля.

(3) Комические писатели, хотя и высмеивают Зенона Стоика, все же, сами того не подозревая, свидетельствуют в пользу его учения:[407]

Вот любомудр пришел к нам с новой мудростью.

Учеников голодных приманил к себе

Кусочком хлеба, смоквой и воды глотком.

(122, 1) Даже зубоскаля, они не считают для себя зазорным признать пользу благоразумия. Ведь истинная и не противная разуму мудрость доверяет не только словам и установлениям, но использует и надежное оружие и действенную защиту[408], которыми являются божественные заповеди. […] Благодаря коллективным упражнениям и учебе и через содержащееся в ней вдохновенное и небесное начало получает она от Логоса божественную силу. (2) Поэты так описывают эгиду Зевса:[409]

Страшный очам, поразительным Ужасом весь окруженный:

Там и Раздор, и Могучесть, и, трепет бегущих, Погоня,

Там и Горгоны глава, чудовища страшного образ,

Страшная, грозная, знаменье бога всесильного Зевса.

(123, 1) Тем же, кто способен увидеть истинно спасительное средство, что может быть любезнее кроткого величия закона и его дочери – рассудительности? (2) В самом деле, если о ком-то скажут, что он «поет слишком громогласно», подобно тому как и сам Господь возвышал голос против тех, кто из-за чрезмерного усердия зря надрывал голос, который утратил гармоничность. Насколько я понимаю, дело здесь не в том, что певец чрезмерно напрягает голос. Голос Господа казался слишком напряженным лишь тем, кто отвергал божественное иго.[410] Слабые и немощные и умеренный тон найдут слишком высоким, а для живущих неправедно даже простые обязательства нестерпимы. (3) Души распущенные и вследствие греховных уз снисходительные к себе считают истину слишком грубой, строгость – чрезмерной, а того, кто вместе с ними не участвует в грехе и не увлекается им, называют безжалостным и жестокосердным.

(124, 1) Прав был трагический поэт[411], который сказал об Аиде:

Ты хочешь знать, где кончится мой путь? Отвечу просто:

Бог не знает тот ни снисхождения, ни милосердья,