Строптивая женщина

Мужчина не может позволить, чтобы женщина вила из него веревки. Но именно этого хотят эти современные дамочки. Вить из мужчин веревки.

— Отнюдь не все женщины, что разводятся, такие эмансипированные.

Она должна понимать, что развод с ним будет означать потерю дочери.

— Вранье, я консультировалась с юристом.

Он тоже консультировался. Кроме того, у него друг — адвокат. Он собирается пройти все инстанции и добиться, чтобы ребенка передали ему.

— Вопросы опеки не решают никакие инстанции. Они в ведении судьи, занимающегося семейными делами.

Как только они достигали этого пункта, спор превращался в ругань. Бернхард начинал кричать, что он согнет ее в бараний рог, что на самом деле ей нужна только свобода, чтобы трепаться с кем ни попадя. Что она потаскуха, и он понял это еще на том приеме, когда она повисла на этой волосатой обезьяне.

— И я докажу это перед судом. Я притащу свидетелей и расскажу о твоих попытках сделать аборт. Ты можешь забыть о праве на ребенка!

Марлена каждый раз старалась удержать себя в руках и лишь смеялась над его угрозами. Она спокойно выходила из комнаты, чтобы доказать ему, что он не смог ни испугать ее, ни выбить из колеи. Чувствуя его ненавидящий взгляд на своем затылке, Марлена казалась себе дурной, подлой и жестокой. Потому что его несправедливость исходила из его слабости и была вызвана чувством. А ее сила шла от разума.

Иоганна одолжила ей тысячу марок на аборт, потому что у самой Марлены не было достаточной суммы, да и собственного банковского счета тоже не было.

Она все еще спала в гостиной, но в ночь перед тем, как ей ехать в Зальцбург, Бернхард внезапно возник у ее кровати. Он был в одних трусах.

— Вставай!

Марлена прижалась к стене.

Он сорвал с нее одеяло и потащил Марлену в спальню.

— Это мы уже проходили, — устало усмехнувшись, сказала Марлена.

— Убери это! — приказал он, кивнув на свою одежду, в беспорядке раскиданную по полу.

Она изумленно взглянула на него.

— Убери это!

— Нет.

— Делай, что говорят! А то будет хуже.

Марлена посмотрела на лежавшие на полу тряпки и вдруг начала смеяться. Она не знала, откуда берет мужество, откуда исходит этот смех — он просто поднимался изнутри, как пузырьки воздуха.

— Ты еще большее ничтожество, чем я думала.

Она уже хотела выйти из комнаты, как вдруг услышала за спиной сдерживаемые рыдания.

— Пожалуйста, Марлена, не уходи…

Он плакал. По-настоящему. Марлене стало жаль мужа. Он такой же ранимый, как и она. Его лицо… глаза… И какая разница, кто кого ранил — даже если эту рану нанес себе сам. Боль-то одинаково сильна.

— Бернхард! Умоляю тебя, давай разойдемся без скандалов, достойно.

— Значит, ты окончательно решила развестись?

— Да.

Выражение его лица изменилось. Слезы высохли.

— Итак, ты хочешь войны? Ну что ж! Считай, что она началась.

Он вытолкал ее из комнаты и повернул ключ в двери. Марлена еле сдержала смех. Что он думал? Что она будет ломиться в дверь, посчитав запертую на замок комнату вызовом для себя? Он, видно, забыл, что реакция такого рода — прерогатива мужчин.

Она не помнила, когда проснулась, что с ней делали. Действительно ли все кончено? Она воспринимала все смутно, как через вату. Болела голова. Это была легкая боль, но достаточная для того, чтобы понять — ее голова все еще при ней. Какие-то картины происшедшего начали возникать перед ее глазами, но тоже как в тумане.

Наркоз подготавливают, вот вводят его в вену. Звякает металл, она смотрит на покрывало и говорит себе: «Марлена, через десять минут все будет кончено». Вдруг ей вспоминается статья, которую она прочитала несколько лет назад. В ней говорилось, что согласно церковным учениям средних веков человеческий зародыш мужского пола обретает душу на сороковой день после зачатия, а женского — и вовсе на восьмидесятый. А кто же окончательно проклял и запретил прерывание беременности? Ах да, какой-то Пий!

Согласно ему все зародыши, и мужские, и женские, имеют душу в первый же день зачатия. Таким образом, женщины, сделавшие аборт, в любом случае считаются убийцами. Она даже захотела рассказать об этом врачу, но внезапно ей пришла на ум кузина ее матери, побывавшая у подпольной акушерки и потом, как говорила мать, истекавшая кровью, как свинья. Марлена испугалась — она не хотела умирать. Но потом успокоила себя: этот случай произошел тридцать лет назад, в какой-то грязной подвальной квартирке. А она находится у настоящего врача, в белом халате и резиновых перчатках. Потом она ощутила укол и, уже уходя в дремотное небытие, повторила фразу, частенько вспоминаемую ею в последнее время: «Я сделаю это, даже если все вокруг меня рухнет и погибнет!»

Иоганна гладила ее руку.

— Как ты себя чувствуешь?