Структура момента

Так оно примерно и оказалось: пока Испанец зачитывал копию своего письма к руководству одной из республик Средней Азии, я с удивлением рассматривал странную фотографию, лежащую в толстой папке, перехваченной черной резиной. На ней были запечатлены все члены семьи Испанца, включая жену племянника (сына младшей сестры, умершей от рака несколько лет назад), с дочерью от первого мужа-латыша. В центре, естественно, восседал в своем кресле Испанец, точно в таком же берете, как у брата; остальные сгруппировались вокруг него. Под фотографией рукой Испанца было написано: "В центре сидит родной брат Мухтара Каспийского (таков был псевдоним брата в пору его революционной деятельности; в Испании он действовал под другим именем) с членами семьи", и подробно перечислялось, кто кому кем приходится, а главное, кем каждый приходится Испанцу и, следовательно, покойному Мухтару Каспийскому.

- А это зачем? - я показал на фотографию.

- Это для книги, - объяснил Испанец, - я решил написать книгу. Есть такая серия ЖЗЛ, жизнь замечательных людей, хочу им предложить. О гораздо менее заслуженных людях пишут. - Испанец обиженно высморкался, он был слегка простужен. - Я сам видел, о каких-то писателях, ученых, а человек, - он опять запрокинул голову и бросил преданный взгляд на брата, - жизнь отдал за счастье людей. Неужели он не достоин того, чтобы о нем была создана книга?!

Потом Испанец долго объяснял, что деньги за книгу ему лично не нужны, но семья большая, квартира, в которую он с таким трудом из разных концов Москвы и из Баку собрал всех ее членов, - бывшая коммуналка, в ней раньше жили шесть семей, и поэтому очень запущена. Ремонт стоит бешеных денег, государство почему-то помочь отказывается, хотя в квартирных обменах содействовало; несколько лет это продолжалось, пока удалось собрать всех под одной крышей. Гонорар за книгу (говорят, писателям неплохо платят) был бы хорошей добавкой к семейному бюджету, который (тут он еще раз сделал специальное отступление) является неприкосновенной общей собственностью, и, хотя ключи хранятся у него, Испанца, он, как глава семьи, не может взять ни рубля ни на какие цели, не учтенные статьями семейных расходов, даже очень желая помочь такому симпатичному молодому человеку, как я, дорогому им всем еще и потому, что рожден родной азербайджанской землей, а значит, одному из тех, кто помнит и любит незабвенного Мухтара Каспийского...

Лекарство он обещал достать в течение двух-трех дней. Спрятав бумажку с названием в портфель, он попросил помочь ему перебрать архив: бумаги были сложены в коробки из-под чешского пива, и достать их со шкафов ему не под силу...

После того как архив был приведен в порядок, пришлось вернуть коробки на место, предварительно вытерев со шкафов тонкий слой пыли...

Домой я добрался в двенадцатом часу. В каком бы настроении я ни возвращался в свою квартиру, каждый раз, еще поднимаясь в лифте, я ощущал почти детское чувство радости, как от встречи с любимой игрушкой после недолгой, но тягостной разлуки. Мне нравилось в ней все - и квадратная прихожая, и довольно большая кухня, недорогая, но уютная мебель, цветы, которые я начинал поливать сразу же, как переступал порог. Но больше всего меня радовал сам факт, что она есть. Существование этой квартиры придавало моей полувыдуманной жизни необходимую дозу реальности; она была одной из немногих точек опоры, на которых с грехом пополам держалась сложная конструкция многолетней лжи, деталь за деталью выросшая из одного моего неосторожного заявления, из несуществующей, но объявленной всем победы...

Машину удалось пристроить прямо у подъезда Владимирских. Не поднимаясь наверх, я вытащил из багажника жестяной корпус, вставил в пазы длинные прутья-ножки и установил мангал на обычном месте у задней стенки котельной, подальше от соседских окон. Бумажный мешок с одной стороны лопнул, и часть угля высыпалась на дно багажника. Но и того, что оставалось в мешке, хватило, чтобы распределить его равномерным и достаточно толстым слоем по всему мангалу. Отряхнув руки, я извлек из багажника завернутую в газету баранью ляжку.

В лифте я очистил верхнюю, мясистую часть от прилипшего к ней обрывка газеты и, нажав дверной звонок, выставил ляжку вперед, держа ее как букет цветов за сужающийся нижний конец.

Дверь открыла Нина, уже готовая к приему гостей; рассмеявшись, она позвала Олега.

Облаченного в пестрый передник хозяина дома тоже удалось рассмешить.

- Ножи наточены?

- Все готово, - продолжая смеяться, ответила Нина. - Но соседи нас убьют.

- Не успеют.

Олег взял у меня мясо и понес на кухню.

- Ты надеешься, что на этот раз они задохнутся от дыма сразу?

Хлопнула дверца холодильника; мы остались вдвоем.

- Народу много будет?

- Уйма. Придется кормить партиями.

О чем еще можно у нее спросить? Какой задать вопрос, чтобы еще немного постоять рядом в полутемной прихожей? Да и она могла бы что-нибудь сказать, не дожидаясь вопросов: все, что угодно, любой пустяк, ей же было проще, в конце концов.

Но она, ласково потрепав меня по плечу, пошла в кухню.