Структура момента

Он вышел из спальни, тихонько прикрыл за собой дверь, а я окончательно понял, что все в моей жизни уже давно предопределено, каждый шаг, каждое слово являются следствием однажды принятого неверного решения... Но структура (по выражению одного физика, приятеля Олега Владимирского) того печального момента, с которого все началось, была такова, что поступить как-то иначе было невозможно, - другого повода оставаться в Москве не было, а уехать я не мог. Из-за Нины. Только ложь могла тогда помочь...

Стоило скрыть от матери свою неудачу на вступительных экзаменах в университете, как постепенно, понемногу я полностью утратил способность управлять своей жизнью. Одна ложь вынужденно влекла за собой другую. Если ты поступил в университет, то, естественно, должен переходить с курса на курс, сдавать экзамены, ездить на практику и в конце концов получить диплом. Изменить что-либо было невозможяо: история оказалась мучительно затяжной...

А тогда я надеялся, что уже через год смогу рассказать матери правду. Сдам вторично вступительные экзамены, поступлю в университет и уже студентом какая, в общем-то, разница, первого или второго курса? - приеду домой вместе с Ниной, познакомлю ее с матерью и объясню причину своей лжи. Я был уверен, что мать, увидев Нину, поймет меня и простит. Но, увы, весной Нина, которая, как и я, искренне верила в то, что у нас любовь на всю жизнь, познакомилась с пятикурсником Олегом Владимирским, капитаном сборной университета по баскетболу (она пыталась научиться играть), и дальше события развернулить так, что к началу вступительных экзаменов у меня пропало всякое желание учиться в университете, да и возможности не было - и в голову ничего не лезло, и работу на фабрике я оставить не мог, надо же было на что-то жить.

Домой я почти перестал ездить; мать была убеждена, что я учусь, и с гордостью демонстрировала все мои письма, а встреч с друзьями я старался избегать.

На похоронах матери стало ясно, что, хоть друзья и осуждали мое поведение, для всего города я стал легендарной личностью, достигшей немыслимых высот. Считалось, не без моих стараний, конечно, что я работаю в закрытом научно-исследовательском центре и вот-вот должен защитить докторскую.

Заколотив окна и двери дома, я уехал в Москву сразу же после погребения, не оставшись даже на традиционные третий и седьмой день поминовения покойницы. Не приехал я и на сороковой день. Из-за денег, которых у меня не было, а по всеобщим предположениям должно быть полно...

И как это женщины умудряются копить деньги при самых скромных заработках? Слабая надежда взять в долг не покидала меня и когда я шел по плохо освещенному двору, и когда поднимался по крутой, узкой лестнице старого московского дома на второй этаж. Прислушавшись к странному шуму за дверью тихим сдавленным вскрикам, сердитому шепоту, скрипу половиц, - я назвался, не дожидаясь, пока спросят, чтобы погасить панику, вызванную моим звонком. Дверь тотчас открылась. Счастливая улыбка, которой меня встретили, относилась не только ко мне. Поздний звонок, слава богу, не принес неприятностей, тревога оказалась ложной - вот еще почему так сияла Таня, впуская меня в длинный, широкий и захламленный коридор.

- Мы думали, участковый, - сообщила она весело, тщательно запирая за мной дверь.

Из туалета вылез прожорливый Толик, а в комнате из-под кровати выскочила шестилетняя Маша. В отличие от Толика, которого и хотел застукать участковый, она пряталась под кровать без всякой необходимости, и многочисленные попытки объяснить ей, что приход участкового для нее не опасен, результатов не давали.

- А где Оля? - спросил я, когда Таня поставила передо мной чай в стаканчике армуды, когда-то мною же и подаренном.

- На репетиции.

- Что нового слышно?

- Все ждет, - вздохнула Таня, пытаясь печальной усмешкой как-то отделить себя от осуждаемого всеми поведения сестры.

Толик с аппетитом поглощал бутерброды.

- Ну, как она? - спросил я его. Имелась в виду жизнь. Надо же было и Толика вовлечь в беседу, чтобы сделать приятное Тане. Очень уж она стеснялась своего сожителя.

- Скоро еду. - Бедняге не сразу удалось проглотить содержимое туго набитого рта, и он долго прокашливался, прочищая горло.

- Письмо пришло...

- Откуда?

- Из Таганрога.

- Но ты же не пьешь сейчас.

- Они лучше знают. - Толик покосился на Таню и обреченно полез в карман за письмом. - Надо ехать.

- Глупость какая-то. - Таня сунула Толику очередной бутерброд; Маша рисовала здесь же за столом, слушая разговоры взрослых. - Какие-то посторонние люди руководят твоей жизнью.

- Они не посторонние, - с унылым резоном возразил Толик, принимая бутерброд. - Они мой цикл знают. Раз пишут "пора", значит, скоро запью.

Письмо было от сотрудников Таганрогской психиатрической лечебницы и начиналось словами: "Дорогой Толик, что же ты не едешь? Мы тебя ждем. Пора..." Почему-то от своего алкоголизма он лечился только в Таганроге, хотя родился и всю жизнь прожил в Москве.

- Видишь? Надо ехать...

- Неужели у тебя ни капли воли нет?! - сердилась Таня. - Ты же обещал.