Струна

Кем была Лена? Молчит, и не станешь ведь домогаться, выспрашивать… Или Сайфер? Я хожу по кругу, задавая одни и те же вопросы — самому себе. Наверное, так и буду кружиться возле недоступной точки… возле Струны, если, конечно, вспомнить лекции по проективной геометрии и взглянуть на нее из бесконечности…

Ветер шумел в кронах сосен. Жара тут не особо чувствовалась — не то что в пропитанной смогом Столице. Хотелось остаться здесь навсегда. Сидеть по вечерам у костра, вести вдумчивые беседы… Все эти люди, там, на поляне, могли быть прекрасными собеседниками.

— Большую часть своей жизни я делал не то и был не там, — тихо, точно себе самому, говорил Максим Павлович. — Детство, за которое мы сражаемся, оно ведь было у каждого из нас. Каждый человек «Струны» когда-то и сам был ребенком…

Гитара за домом смолкла. Похоже, переходила из рук в руки. Скрипичная партия тоже оборвалась. Потом зазвучала какая-то песня. Слов было не разобрать.

— …Я ходил в музыкальную школу на Второй Портовой, учился играть на флейте, но очков у меня не было, и, видимо, это сыграло решающую роль. В дворовой компании я был своим, хотя и заработал кличку Флейтист. Я не обижался, наоборот, подчеркивал эту свою особенность, ведь ею я выделялся.

Мне оставалось молчать и слушать. Было страшно — вдруг он спросит о моем детстве и тогда придется врать, а врать этому человеку я не хотел.

— Они до сих пор называют меня Флейтистом?

— Кто? — не сразу сообразил я.

— Они… — Карпинский неопределенно повел рукой. — Мы создавали «Струну» в Южном. Там еще помнили мое прозвище. Сам не знаю как… оно перебралось сюда. Может быть, просто все повторилось. Это же логично. Играет на флейте — значит Флейтист.

И точно! В памяти всплыли отрывки каких-то былых разговоров. Люди «Струны» упоминали Флейтиста… Почему они не называли его настоящим именем?

— Потом, в консерватории, все как-то устаканилось, — он усмехнулся. — Ну, в студенческой среде так всегда. Там все флейтисты, целый поток. Затем снова, но люди были уже не те… Вы можете решить, Константин, что я просто мечтаю о тех временах, можете даже подумать, что я уверовал, как и все старики, что трава тогда зеленее…

— Наоборот. Вы же не крутите время назад, — поспешил возразить я. — У каждого свое детство, и каждый имеет на него право.

— Спасибо, — кивнул он. — Жаль только, что права у нас соблюдаются очень плохо. Как сказал бы какой-нибудь оратор из нынешних, все они пошли в топку нашего общего судна, благо оно у нас опять в полосе штормов.

В полосе невезения, добавил мысленно я.

— Нет, детство действительно святое время и дети действительно святы. В некотором смысле. Но мы-то с вами не индусы, чтобы преклоняться перед коровами. У нас совсем другой менталитет. Мы и сопли утрем, и подзатыльник отвесим… По-моему, это прекрасно!

Мне захотелось спросить: ощущает ли он себя на месте в «Струне»? Или даже тут, в стенах своего детища, смотрит сам на себя как на гостя. Но я не решился. И не потому, что не отважился навлечь на себя царский гнев — скорее, побоялся обидеть хорошего человека. Быть может, именно на это он и намекал, вспоминая далекое детство в Южном.

— Что-то мы с вами загрустили, Константин, — неожиданно оживился Флейтист. — Знаете, философия в наше время полос невезения очень располагает к депрессии. А, между прочим, сегодня какой-никакой, а праздник. Давайте спустимся вниз, к гостям. Негоже оставлять их надолго.

Я согласно кивнул, закрыв глаза и прощаясь с прохладным ветром.

Часть шестая Реквием на проспекте

1

— Без махаловки не выйдет, — авторитетно заявил Маус. — Эти уроды вряд ли нам поверят… Они ведь считают, что всегда можно договориться.

Он расположился справа от водительского сиденья, рядом с молчаливым Сайфером. Ну что ж, всё вернулось на круги своя. Вновь обычная, рутинная работа по «Струне». Никаких сонат с каприччио — одни лишь нудные гаммы. Так может, и впрямь все недавние события были проверкой? И поездка в «Березки», и встреча с Максимом Павловичем? А теперь вот моя надежность подтверждена и меня вновь можно бросать в бой за лазоревое детское счастье… И даже мелькнула у меня шальная мысль: а что если все мы подловлены на каких-нибудь злодеяниях и работаем столь ревностно исключительно из-за страха разоблачения?

Мысль была интересной. Я посмотрел на хмурого Сайфера, на болтливого Мауса… И эти тоже, значит, маскируются? Дрожат по ночам, обдумывают каждую фразу, тайно насмехаются над струнной атрибутикой? Свои среди чужих?

Очевидная глупость. Хотя, надо признать, красивая.

— С чего ты взял? — спросил я, взглянув в глаза хакеру (тот будто бы специально повернулся назад).

— Знаю я таких людей, — осклабился он. — Ума у них немного, зато — хватка. Наша логика для них темный лес. Как это можно жить, никого на бабло не разводя?! Такого они не поймут, сразу за волыну схватятся. Вы как, шеф, Резонанс не забыли?