Струна

Под покрывалом неподвижно, с заломленными назад связанными руками, боком, поджав связанные ноги и с тряпкой во рту лежал Наня.

Я сразу рванул и вытащил у него изо рта тряпку.

– А где же?… Да. А Гриша?!

– Убежал, – хрипло, с трудом сказал Наня. – Его не поймали.

– Именно сейчас, – точно в ухо мне все так же бубнил радиоголос, – пятнадцатого октября можно встретить и маленького черта, а особенно лешего, лешака. Только он, безобразный, принимает часто образ просто человека.

Я начал шарить в карманах, но ничего острого не было. Только ключи на кольце. Один был длинный, от сарая, с большими зубцами, и я стал пилить им веревки на Наниных руках.

Веревки были не очень толстые, бельевые веревки.

Наконец… наконец освободились Нанины руки. Он потряс отекшими кистями, взял у меня ключ и начал сам пилить веревки на ногах.

Мы были явно на сцене за занавесом. Здешняя сцена, я знал, была построена для театра, хотя, конечно, показывали кино, экран висел в глубине.

Наня кончил пилить, встал на ноги и отдал ключ. Он был в той же рубахе своей робинзонской из мешковины, рукава из целлофана порваны, и перья на марлевом воротнике были выдраны.

– Мне кажется… – сказал я и немного раздвинул занавес: внизу была оркестровая яма.

– Спустимся, – предложил я. – А потом… Там, может, оркестровый выход не забит досками…

Мы молча сидели с ним на задах какого-то огорода. Оркестровую дверь мы выломали. Удалось. Потом я шел быстро за ним проулками, только дальше Наня идти не мог.

Он сидел около дерева раскрыв рот, дышал тяжело, сквозь влажную от дыхания бороду, под глазами черно-фиолетовые круги.

Никакого лекарства не было, и я только смотрел на него и гладил его руку.

Сколько сидели мы так, не знаю. Помню, как прыгнула на ветку над Наней бесшумно серая птица. Она была совсем маленькая, таких я не видел никогда. Потом перепрыгнула выше, вбок.

Наня повернул голову и посмотрел на птицу.

– Ничего, – сказал я и погладил снова его руку. – Скоро пойдем, потихоньку, мы для них исчезли. Мы теперь с тобой для них нечистая сила.

Наня взглянул на меня и скривился. Ему холодно было в его рубахе, и я отдал ему куртку.

Потом медленно – я поддерживал его – мы пошли.

Далеко в стороне от той дороги к Василинову и к больнице был летний спортивный лагерь, домики сейчас стояли наверняка пустые.

По тропинкам сквозь лес мы вышли на открытое место. Впереди текла речка, над ней железный горбатый мост к лагерной ограде.

Ограда была очень высокая, из потемневших досок с заостренным верхом, мост упирался в закрытый вход.

Но это был не мост, а железный скелет. Железные перила и ржавые ребра балок поперечных и косых, на них раньше укладывали настил.

Я поглядел вниз между тонкими балками. На быстрой воде были сплошь круги от водяных мошек.

Очень медленно, медленно, цепляясь за перила, мы перебирались, делая широкие, насколько можно широкие шаги. Подошвами туфель я больно чувствовал острые оконечности балок.

Наконец изо всех сил я толкнул железную дверь в ограде и удержался с трудом, чтоб не упасть: она открылась.

Навстречу мне, обнимая ноги мои, колени, бросился Гриша и заплакал:

– Папа…

За ним неподвижно стояла ведьма. Лицо Алисы было замученное, исхудалое, такое страдающее было у нее лицо, и я протянул ей руку.

IX

Так теперь мы и жили вчетвером за оградой лагеря: леший, ведьма, маленький черт и я.

Транзистор, который был у Алисы, Гриша приспособил – притащил и поставил лестницу – на крыше одного из бараков, дощатых домиков, и мы могли без треска помех слушать местное радио.

Вчера по радио все тот же лектор разъяснил, куда из Дома культуры исчез леший. После семнадцатого октября, дня Ерофея, – объяснил лектор, – лешие проваливаются сквозь землю и появляются, когда растает снег.

Кроме того, по радио сообщили об уголовном деле по факту спонсирования Василиновым ложно-успокоительного сеанса в больнице. Затем передали срочное опровержение: «о вредных слухах» – что якобы в районе лагеря, как распространяет кто-то, еще существует нечистая сила.

И такое опровержение нас успокоило. Теперь уж точно никто и близко сюда не подойдет.

Поэтому до поры жили мы спокойно по принципу: кто живет тихо, тому жить легко.

На лагерном складе, взломав замок, забрали спальные мешки. Варили мы все на костре, установив таган. А воду брали в речке, и Наня заваривал из трав свой любимый чай, крепкий, как наркотик. В кухне лагеря, только мы ею не пользовались, были котелки нужные, ведра и медный старинный чайник.

А в сарае обнаружили картошку в крафт-мешках. Гриша с Наней собирали в траве грибы и попадавшие с деревьев, но не сгнившие почему-то яблоки.

Правда, яблоки эти, грибы и картошка оказались очень непривычными. Яблоки в темноте испускали свет, картошка светилась тоже, а грибы приятно, но не грибами пахли.

Поначалу мы испугались: радиация. А потом махнули рукой, надо же было что-то есть.

Однако Гриша уверял нас и Наню убедил сразу, что не одни рыбы, а и яблоки, картошка и грибы имеют разум. Они специально так привлекают внимание, они хотят нам помочь.