Струны памяти

Черных выслушал и усмехнулся: его мать не хотела бы, чтобы они жили вместе. Она говорила, что родственные связи, даже самые прямые, не могут долго сближать людей, если они не заняты одним делом. И, кажется, была права. Только и в этих ее словах было немало холодного и рассудочного, как и в том, и он помнил это, что она требовала от детей лишь умения хорошо устроиться в жизни, и сердилась на отца, когда тот не соглашался с нею, и говорил, что важно вовсе не это. Другое… Но что имел в виду отец, Черных так и не узнал. Всякий раз, когда мать одергивала его, отец надолго замыкался в себе. Он мало интересовался тем, что делалось в семье, во всем полагаясь на мать, и Черных даже думал, что он вряд ли знает, чем занимается его сын. И не потому, что не хотел знать этого, а просто так вышло, что, привыкнув полагаться на жену, он мало-помалу разучился вникать во все, что не касалось его лично. И Черных не винил отца, а даже понимал и сочувствовал ему: до последнего дня отца мучали старые раны, и у него было усталое, без единой кровинки, лицо, и бывало, во всю ночь он так и не приляжет…

Черных мало видел людей, которые были бы так не похожи друг на друга, как мать и отец, и к ним, как теперь думал, совсем не подходило давнее, не лишенное смысла: «Муж и жена — одна сатана…» Но и в этом он находил благо, потому что в своих воспоминаниях не делал различия между родителями, и то, что порою было обидно и чему причиною становилась мать, счастливо уравновешивалось тем, что слышал от отца, видел от него доброго. И теперь не забыл еще… Приехали с Машенькой в город, пошли на квартиру, которую снимали… А хозяйка, глядя на Машенькин живот, говорит: «Собирайте-ка вещички и в путь… Не пристало мне на старости лет нюхать пеленки. Отвыкла я от этого».

И пошли. А что делать?.. Но не так-то просто найти в городе, где пять высших учебных заведений и столько же техникумов, комнату, да еще тем, у кого на руках вот-вот появится ребенок. Вдоль и поперек исколесили весь город, а толку?.. Одно и слышали: «Нет, милые, не можем… занято…»

Устал тогда изрядно, а уж о Машеньке и говорить нечего: с лица сошла… Но достало у них сил дойти до городского парка, росли там кусты черемухи — на загляденье… И ягода уж поспела. Рясная… Ешь — не хочу… А потом пристроились на скамейке, стали перебирать знакомых. Но они все были в отъезде, и в студенческое общежитие не пойдешь, там шел ремонт. Заскучали и не знали, что делать, а тут увидели: идет по садовой аллее в их сторону нерослый мужчина с палкою в руке, удивительно похожий на отца. То и был отец, подошел, привычно прихрамывая на правую ногу, сказал, улыбаясь:

— А, это вы?.. Я так и думал, что вы где-то здесь. Ваша квартирная хозяйка, теперь уже бывшая, и говорит, когда я спросил у нее: а я отказала им… Забеспокоился. Долго искал. Ну и нашел, стало быть.

Отец приехал из деревни автобусом, сказал матери, что у него дела в военкомате, и приехал… А был уже вечер, и серые сумерки легли на аллею.

— Пойдем к знакомым, — сказал отец. — Примут, думаю. Хозяин-то — мой фронтовой товарищ…

Они отыскали квартиру в большом пятиэтажном доме, где жил фронтовой товарищ отца. А потом до глубокой ночи сидели за столом, отец был весел и находил умные и сильные слова, каких Черных от него никогда не слышал. Поутру отец уехал, а они с Машенькой остались, и хозяин был даже доволен, что теперь не придется скучать: все не один.

— На мать не серчай, — сказал отец на прощанье. — Тяжело ей со всеми вами. Я не в счет. Какая от меня подмога?.. — Он грустно развел руками, потом постучал палкою об пол. — Так-то, сынок. Мать, может, оттого и бывает злая, что тяжело ей. А кому пожалуешься?..

Черных часто вспоминал эти слова отца, но они до сих пор казались привычными, стертыми. А теперь, сидя в вагоне электрички, подумал, что был не прав и не умел понять чего-то… И с тревогою посмотрел на соседа, но сосед не заметил этого и стал спрашивать, как он живет да сколько у него детей и где работает жена. Черных нехотя отвечал, а сам все думал, когда же соседу наскучит спрашивать и он замолчит.