Струны памяти

— Не до сна. Земля под ногами ходуном ходит.

Слова были тяжелые, загадочные. У Нюры Турянчиковой защемило сердце, почувствовала: случилось что-то. Поднялась с кровати, прошлепала босиком по холодному полу.

— На тебе лица нет, — сказала, подойдя.

Ерас Колонков улыбнулся через силу:

— Не святки вроде, а тебе кажется всякое.

Поймал на себе удивленный взгляд Нюры Турянчиковой, обиженно бросил:

— Я сам разберусь.

Но обида, как льдинка на солнце, быстро растаяла.

И он стал говорить обо всем, что мучило, что тревожило.

Напоследок сказал:

— Пропади все пропадом. И облепиховое разметье — тоже. — И словно принял решение. Опустился на лавку, вытянул ноги, ворчливо сказал: — Что мне, больше других надо?

Слова были нехорошие. Нюра Турянчикова понимала — нехорошие, стыдные для Ераса Колонкова. «Помочь бы ему, — думала она. — А как? Если бы знать…»

— Плохо говоришь, — тихо сказала Нюра Турянчикова. — Себя только изводишь. А у меня сердце болит. Не лучше ли сберечь разметье?

— Как? — усмехнувшись, спросил Ерас Колонков.

— Понятия не имею, — вздохнула Нюра Турянчикова.

— То-то, — удовлетворенно сказал Ерас Колонков. — Выходит, посильнее Мартемьянова правда.

— Ой ли? — всполошенно взвилась Нюра Турянчикова. Но тотчас смолкла.

Утренняя роздымь в окне посветлела. Зарозовел рассвет.

В комнату вошел Филька, заспанный, трет спросонья глаза. Нюра Турянчикова подалась навстречу, смущенная появлением племяша.

— Проходи, Филя.

— У-гу, — важно промычал Филька и уселся на лавку подле Ераса Колонкова. Он нутром чувствовал робость Нюры Турянчиковой, и это льстило его самолюбию.

— Как спалось? — ласково спросила Нюра Турянчикова. Филька не ответил, чесал пятерней скулу. Молчал и Ерас Колонков, уставясь в потолок.

— Вы как неживые, — сказала Нюра Турянчикова. Ушла на кухню — самовар ставить.

— На облепиховом разметье теперь роса осыпала саженцы — это хорошо, — издалека начал Ерас Колонков. Опасался за Фильку, у того за разметье душа тоже болит не меньше, чем у него самого. — Одно плохо — ни к чему то…

— Не пойму тебя, — сказал Филька.

— Такое дело, племяш, — засмеялся Ерас Колонков. Затем сказал: — Вчера в конторку ходил дела провернуть — застоялись — и услыхал… Каюк пришел разметью. Деляны у Байкала сметили.

— А ты что ж? — не сказал — прокричал Филька. — Перенести надо, пересадить, то есть!

— Одни не сделаем, прикинул уже, — вяло сказал Ерас Колонков.

— Не сделаем! — передразнил Филька, выбежал из дому, впряг пеганку в телегу-одноколку, выехал со двора.

33

В последние дни Мартемьян Колонков на людей стал покрикивать больше обычного. Слышал — недавно мужики в конторке говорили о Ерасе. Жалеючи говорили (и то в диковинку для Мартемьяна Колонкова), мол, с интересом лесник. Да только разметье-то у него все одно — того… «Дурачье, — оборвал тогда мужиков. — Для вас же стараюсь. Не видите, что ли?» Почувствовал, не убедил людей. И… растерялся. Кажется, впервые в жизни не знал, что сказать еще, чтобы убедить. Так ничего и не придумал. А может, не захотел? Может. Потому что очень устал.

Сегодня собрался чуть свет, не предупредил никого и — пешком на облепиховое разметье. Предрассветье росное — набухли ичиги, взмокли. Пальцам ног в хлюпающих портянках стыло. Шел напрямик, бездорожьем. Торопился. А для чего?

Возле облепихового разметья замедлил шаг, примерился взглядом к буйно разросшимся кустам. Неожиданно увидел на облепиховом разметье длинной тенью падающую на землю человеческую фигуру. Подумалось: «Лешка…» И злость захлестнула — сроду такой не было. «Ну, погоди…» Легко передвигая ноги, бежал Мартемьян Колонков через колючий кустарник. Иголки увязали за голяшками распоротых сзади ичигов, больно кололись. Но он не чувствовал этого. Бежал, хрипло дыша. Вдруг остановился как вкопанный: не Лешку — Фильку увидел.

Филька отрывал кусты, вытаскивал их из земли вместе с широченным да разлапистым корнем и аккуратно прислонял к срубленной лесине — срез еще свежий, смолится, отметил Мартемьян Колонков, значит, недавнего сруба.

Филька вроде бы не замечал Мартемьяна Колонкова. Да нет, увидел его сразу, только не подал виду. Филька не любил начальника лесопункта и побаивался его, хотя с детства осталось у него в памяти — приходил Мартемьян Колонков, держал его на коленях, говорил ласковое: «Я тебя в лесорубы определю…» Побаивался, но не всегда. И не везде. К примеру, на облепиховом разметье ему было до начальника лесопункта как до лампочки.

— Ты что делаешь? — придя в себя, строго спросил Мартемьян Колонков.

— Разметье извожу, — оглянувшись, сказал Филька.

— А кто позволил? — выдохнул Мартемьян Колонков. Отчего-то обидно стало за Ераса Колонкова. «Даже племяш встрял против собственного дяди». Филька словно бы почувствовал состояние Мартемьяна Колонкова и сказал:

— Кусты хочу облепиховые, как удастся, перенести ближе к поселку, чтобы не пропали зря. Сейчас самое время: теплынь еще, примется. — Но потом обозлился: — А вам-то что за дело?