Струны памяти

Минул месяц, а телеграммы все не было. И она подумала, что уже не будет… Ночью во сне она увидела свата, и сказал сват: «Ты не печалься: всему свое время… Стало быть, наше с тобой время осталось где-то там, позади…» — «Но я не хочу, не хочу!.. Они пропадут без меня, зря я уехала. Они такие беспомощные. Такие… Вон и сын твой…» Нет, она этого не сказала, она только хотела сказать, но свата уже не было возле нее. Старуха застонала и открыла глаза. К утру она померла. Она жила мыслью, что нужна близким, когда же поняла, что это не так, она померла. А телеграмма пришла. Она пришла, когда старуху уже обмыли и надели на нее синее, с белыми яблоками платье, которое нашли на самом дне ее чемодана.

БЫЛА ВЕСНА…

А в город пришла весна, он только теперь увидел, что пришла весна, и удивился, что не увидел этого прежде. Уж и снег почернел, обуглился, а подле стволов тополей, которые негромко пошумливают длинными голыми ветвями, не так сугробно, как прежде, и откуда-то изнутри, истачивая белые наносы, текут на серый асфальт желтые языкатые ручейки. Он удивился, но сейчас же забыл об этом. Подумал, что завтра ему ехать в деревню. Сначала он хотел отказаться, но заказ был выгодный, а в кармане оставалось не так уж много денег, и он согласился.

Он шел по центральной улице города, рослый, в аккуратно наглаженных брюках и в синей, на меху, расстегнутой сверху, куртке, шея была повязана ярко-зеленым шарфом. Подле мастерской Союза художников он остановился, глянул на вывеску, и она ему не понравилась: уж очень старательно были выписаны буквы, и он подумал, что тут поработал кто-то из школяров, как он называл тех, у кого не на грош фантазии, но есть тщание и умение ни в чем не отступать от стандарта. Он подумал об этом и снова глянул на вывеску и опять удивился, но уже тому, что не замечал этого прежде. «Чудной нынче день…» — усмехнулся он и чуть не добавил: день открытий… Но вовремя сдержался, он не любил неожиданностей, не любил красивых слов и, когда ему приходилось сталкиваться с тем или с другим, досадливо морщился, и подле губ появлялись глубокие складки, которые тянулись к темному широкому подбородку. Эти складки заметно старили его смуглое, вытянутое книзу лицо, и он знал об этом и старался меньше досадовать, приучая себя сдерживать чувства. Но не всегда это удавалось, хотя чего проще: человек он был спокойный… Он поднялся на второй этаж, в коридоре столкнулся с маленьким шустрым большеголовым человечком, который только и был нужен ему, сказал:

— Завтра еду…

Этот человечек был чем-то вроде распределителя заказов при Союзе художников республики, и он сказал:

— Хорошо, Хохряков…

Неярко светило солнце, и небо в той стороне города, куда шел Хохряков, было синее-синее, а здесь над головою оно было пепельно-серое от фабричных дымов, и по улице несло вязкую пыль, которая, упадая на снежные заносы, делала их бледно-синими.

Он шел по улице, не обходя мелкие, натекшие в выбоины, лужи, мягко и неторопливо ступая на мокрый асфальт, изредка опускал голову, разглядывая узкие по моде носки сапог на высоких каблуках, но тут же, поморщась, поднимал глаза и шел дальше.

Он не любил весну, она вызывала в душе смутное беспокойство, причину которого он не знал. И это незнание было томительно и раздражало, и он хотел бы не думать об этом, и не мог. Бог весть почему, но весною рушилось то стройное, как ему казалось, представление о жизни, которое он выработал для себя и которое не оставляло в сознании места ни большой радости, ни долгой растерянности. Высшей из наук он считал ту, что доказывает четкое следование одного события за другим, не выводя их из круга закономерностей, и потому ко всякого рода неожиданностям он относился с явным недоумением, а спустя немного или принимал их, если они укладывались в его сознании в уготованные им рамки, или же, когда этого не случалось, попросту отвергал их. Он не знал, что тем самым заметно уменьшает поле действия той науки, которой следует, но, если бы даже знал, это вряд ли что изменило бы в однажды, много лет назад выработанных для себя принципах. Потому что теперь это были не принципы, а привычка, сломать которую непросто.

Он подошел к трамвайной остановке. Народу здесь было много. Незлая усмешка мелькнула в его глазах и пропала. Кажется, он был доволен, что не удалось сесть в трамвай. Было бы удивительно, если бы это удалось. Трамваи в городе ходили плохо.