Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Ситуация в России в корне отличалась от ситуации в Германии. В России политическая активность любого рода расценивалась властями как незаконная деятельность и была чревата суровым наказанием. Поэтому в силу естественного отбора политикой занимались в основном пристрастные — либо идеологически, либо эмоционально — люди. Как и все политически активные люди в России, социал-демократы были связаны друг с другом не политическими интересами (перспективы прихода к власти посредством социалистической революции в то время были еще слишком туманными, чтобы серьезно влиять на поведение активистов движения), а политическими идеалами и кодексом поведения, принятым в данной группе.

Представление о партии как о едином организме, члены которого связаны общностью не интересов, а идеологией, глубоко запало в сознание русских радикалов и во многом объясняет их фанатизм. Плеханов, знаменитую нетерпимость которого позже превзошел разве что один Ленин, считал, что только в условиях нетерпимости может быть сохранено единство партии: «Свобода мнений в партии может и должна быть ограничена именно потому, что партия есть союз, свободно составляющийся из единомышленников". как только единомыслие исчезает, расхождение становится неизбежным»[482].

Если полицейские преследования развивали у русских радикалов такую черту, как интеллектуальная нетерпимость, то отсутствие многочисленных сторонников привело к формированию у них инстинктивной антипатии к социальному реформизму. В 1890 годах российская социал-демократия представляла собой элитное движение, целиком состоявшее из интеллектуалов, которые в основном были выходцами из дворян или среднего класса. В отличие от их немецких коллег социал-демократические лидеры России не прошли школы ежедневного взаимодействия с партийными функционерами, им не приходилось считаться с требованиями электората, иными словами, они избежали того умеренного давления, благодаря которому социал-демократическая партия Германии всего за несколько лет трансформировалась из революционной организации в реформистскую. В России социал-демократическое движение развивалось особым образом — и по духу, и по букве. Участники движения были ответственны только друг перед другом и в своих взаимоотношениях опирались на этику, согласно которой своего рода знаком принадлежности движению являлось безоговорочное принятие революции. Для них само понятие революции в гораздо большей степени являлось символом лояльности по отношению к группе, чем средством для установления лучшего миропорядка. А тот факт, что общество вовсе не разделяло их убеждения в обязательности революционного пути, говорил им не о том, что их взгляды нуждаются в серьезном пересмотре, а о том, что необходима большая радикализация общества. И если в рядах социалистов раздавался призыв к отказу от революционной фразеологии, то он воспринимался ими как симптом болезни, лечение которой производилось хирургическим путем — либо исключением нездоровых элементов из партии, либо прочищением им мозгов. Именно такой и была инстинктивная реакция Плеханова, а вслед за ним и Ленина, на ревизионизм

.

Фрейбург, Германия 1904. Слева направо: Струве, Нина Струве,

В. Я. Яковлев-Богучарский, Н. А. Бердяев, С.Л. Франк

Струве, 1905

Судя по всему, Струве плохо понимал окружающую его реальность — его теоретические построения были ориентированы на то, что жизнь непременно должна восторжествовать над догмой. Но для лидеров российской социал-демократии, полностью изолированных от социальных реалий, единственными реалиями жизни были личные взаимоотношения, установившиеся внутри замкнутого круга правоверных партийцев. Для сотоварищей Струве заниматься «делом» означало не просто бороться за свободу и национальное величие (как это было для самого Струве), что требовало прежде всего неограниченной гибкости в выборе наиболее подходящих средств. Для них «делом» было то, что сплачивало их воедино и придавало смысл их существованию. В таком «деле» не было места сомневающимся. Замкнутое на самое себя, оторванное от людей, для служения которым оно вроде бы существовало, в умах революционеров это «дело» разрослось до в высшей степени угрожающе больших масштабов — это произошло, когда они были изгоями общества, но сохранилось и тогда, когда они пришли к власти.

Полный провал деятельности Струве в рядах российской социал-демократии и последовавшее за ним в 1900–1901 годах изгнание его из этих рядов было первой иллюстрацией того, что широко развернулось впоследствии. Он стал первой жертвой того фанатичного поклонения революции ради революции, которое после 1917 года воплотилось в политике пришедших к власти большевиков и, разросшись до национальных масштабов, привело уже к многомиллионным жертвам.