Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Явно выраженное беспокойство по поводу ревизионизма Ленин впервые проявил весной 1899 года. Первоначально его реакция являла собой довольно своеобразную смесь подозрительности и неверия. 27 апреля он написал Потресову, что «новая критическая струя», которая в такой степени захватила Струве и Булгакова, кажется ему «крайне подозрительной». Ему также «не понравилось» утверждение Струве[504] о том, что теория стоимости Маркса в том виде, как она изложена в первом и третьем томах «Капитала», «страдает противоречивостью» — но не потому, что он счел эту оценку неправильной, а потому, что сам Струве был уверен в ее «бесспорности», тогда как Ленину она представлялась «спорной»[505]. Когда же Потресов, более тесно общавшийся со Струве, сообщил ему, что Струве действительно сильно тяготеет к ревизионизму, Ленин был потрясен: «Если П. Б. [Струве] такой горячий защитник Бернштейна, что чуть не «ругается» из-за него, то это очень и очень печально, ибо его [Бернштейна] «теория» против Zusammenbruch’a — непомерно узкая для Западной Европы — и вовсе негодна и опасна для России»[506]. (Необходимо отметить, что ко времени написания этого письма Ленин все еще не видел книги Бернштейна[507].)

Той же весной между Струве и Лениным произошла небольшая ссора, первая со времени их знакомства в 1895 году, когда они дискутировали по поводу «Критических заметок». Тогда они преодолели свои разногласия и сумели прийти не только к идеологическому соглашению, но и к политическому альянсу; теперь же дело закончилось взаимным отчуждением.

Все началось с того, что Ленин вмешался в спор между Булгаковым и Туган-Барановским, разгоревшийся по поводу одной из занимавшей всех проблем — проблемы рынков[508]. Ленин послал Струве свою статью с тем, чтобы тот поместил ее в какой-нибудь журнал. Струве сделал то, о чем его просили, но дополнил публикацию небольшой собственной заметкой, посвященной критике теории стоимости Маркса. В первом же абзаце этой заметки он открыто выразил свою радость но поводу того, что марксизм все чаще и чаще подвергается критическому анализу: «Ортодоксальные перепевы, конечно, еще продолжают доминировать, но они не могут заглушить новой критической струи, потому что истинная сила в научных вопросах всегда на стороне критики, а не веры»[509]. Номер журнала, в котором были напечатаны обе эти статьи, Ленин получил в начале марта. Ему польстило то, что в сто споре с Булгаковым и Туган-Барановским Струве в большей степени принял его сторону. Однако его сильно раздражило в позиции Струве то, что он расценивал как либо недопонимание, либо умышленное искажение Маркса. Поэтому он не замедлил с весьма резким ответом[510]. Как и четыре года назад, он позволил себе назидательный гон учителя, но на этот раз это был тон обращения к нерадивому ученику. На призыв Струве приступить к широкой критике Маркса Ленин возражал: «Нет, уж лучше останемся-ка “под знаком ортодоксии”!», добавив при этом, что, по его мнению, ортодоксия вовсе не требует ни слепой веры, ни отказа от конструктивной критики[511].

Эго расхождение с Лениным, при всей его незначительности, повергло Струве в состояние сильнейшего разочарования. Убедившись в своей полной неспособности воздействовать на друзей посредством ясных логических аргументов, он ощутил себя в полном тупике: «Даже самые сведущие и отличающиеся остротой мысли марксисты, — прокомментировал он, — способны не усматривать логически безусловно необходимых выводов из основных теоретических посылок своего учителя»[512]. В письмах Струве к Потресову, написанных летом 1899 года, больше пег речи о «живом и прогрессирующем уме» Ленина. Напротив, о книге «Развитие капитализма», которую он сам же готовил к печати, говорится, что в ней «отсутствует столь ценное для меня движение мысли», в силу чего она «наводит на меня эстетическое уныние»[513]. Струве публично ответил Ленину в короткой и еще более резкой статье, в которой сообщал, что даже не знает, с чего начинать оспаривать своего оппонента, настолько по-разному они воспринимают марксистскую экономику. По поводу ленинской приверженности ортодоксии он едко заметил: «…он (Ленин) считает, по-видимому, решительно обязательным по всех случаях не только думать, но и выражаться по Марксу, и к тому же по переведенному на русский язык Марксу…. Я рассуждаю условно: “если верна теория трудовой ценности’’, Ильин |Ленин| же должен рассуждать категорически: “так как теория трудовой ценности говорит то-то и то-то”»[514]. В конце статьи Струве отметил, что было бы неплохо, если бы Ленин освободился, наконец, от «чар ортодоксии». Это был последний случай, когда Струве высказывал по поводу Ленина подобные пожелания и надежды. С этого времени он стал считать его столь же невосприимчивым ко всем доводам жизни и логики, как и Плеханова, и даже перестал отвечать на письма, которые Ленин продолжал ему посылать[515].