Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Как только «Критические заметки» вышли из печати, Потресов выехал в Швейцарию, чтобы передать экземпляр книги Плеханову, с которым он с 1892 года поддерживал постоянные отношения. В Женеве он узнал, что Плеханов уехал в Лондон, и последовал за ним. С гордостью продемонстрировав первую социал-демократическую книгу, легально опубликованную в России, он предложил Плеханову присоединиться к своему весьма смелому издательскому предприятию. Плеханов, однако, колебался: он сильно сомневался в возможности проведения через цензурные препоны настоящей социал-демократической пропаганды. Привезенная Потресовым книга ни в коей мере не смогла поколебать эти сомнения: обладая ультраортодоксальным чутьем, Плеханов легко распознал те ереси, которые содержались в книге Струве. Поэтому реакция Плеханова была злобно-отрицательной: если «Критические заметки» являются показательным примером того, что намеревался издавать Потресов, то он в этом участия не примет. Но Потресов не сдался и, в конце концов, переубедил Плеханова. Тот передал ему три рукописи для публикации: книжного объема трактат под названием «Защита материализма», содержащий критику философии истории Михайловского, и два более коротких эссе. Согласившись держать единый фронт против «народников», Плеханов обещал воздержаться от публичной критики книги Струве[234]. Слово свое он сдержал: несколько замечаний по поводу «Критических заметок», сделанных им впоследствии в печати, можно охарактеризовать как сдержанно-дружеские[235].

Вернувшись в Санкт-Петербург в середине октября 1894 года, Потресов занялся изданием плехановской книги. Она тоже прошла цензуру без особых затруднений и вышла в декабре под несколько провокационным названием «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Эта книга, заключавшая в себе ясное, логически последовательное изложение марксистской философии истории, гораздо лучше доносила до читателей идеи «исторического материализма», чем книга Струве. Она стала первой работой Плеханова, получившей широкое распространение в России и сделавшей известными его взгляды — хотя и не под собственным его именем, скрытым за псевдонимом «Бельтов»[236].

Благодаря книге Плеханова произошла первая встреча Струве и Ленина, положившая начало их взаимоотношениям, несомненно, значимым для них обоих. Она состоялась то ли в декабре 1894 года, то ли в январе 1895-го на неофициальном собрании, посвященном дискуссии о «Монистическом взгляде»[237].

Личности Струве и Ленина сформировались в совершенно разных социальных и культурных условиях. Оба они родились в семьях государственных служащих, их отцы даже имели одинаковый чин (четвертый). Но если мужчины семейства Струве занимали высокие посты на дипломатическом и образовательном поприщах, то отец Ленина был обычным провинциальным чиновником. Струве рос в высококультурной среде: и у себя дома, и у Калмыковой, и в салоне Арсеньева он имел возможность общаться и был на дружеской ноге с известными всей стране писателями и художниками. В детстве он жил частично за границей, частично в Петербурге, самом европеизированном городе страны, и свободно разговаривал на немецком языке. Ленин подобных культурных условий не имел. Его познания в области литературы, философии и искусства были и на всю жизнь остались очень ограниченными. К знаниям, не имеющим прямого отношения к революционной деятельности, он относился как типичный радикальный интеллигент 1870-х и 1880-х годов, то есть презрительно. Когда он впервые выехал за границу, ему было уже двадцать пять лет, и он не только не заметил там ничего нового или необычного для себя, но, к своему стыду, обнаружил, что не понимает ни слова в разговорном немецком[238]. Можно сказать, что эти два человека представляли две линии русской культуры XIX века — космополитическую культуру столицы и ее служилой аристократии, и более ограниченную культуру провинциального среднего класса. Каким образом представители второй линии относились к представителям первой, видно из свидетельств, оставленных друзьями Ленина того времени, выросшими в сходных с ним условиях:

«Мы, как провинциалы, разумеется, были несравненно менее образованными и даже просто невежественными по сравнению с такими представителями петербургского университетского студенчества, как Н. В. Водовозов, П. Б. Струве, Н. Д. Соколов, братья Герд, В. В. Бартеньев и многие другие. Помимо более систематического изучения общественных и исторических наук, многие из них знали иностранные языки и читали в оригиналах книги, русские переводы которых либо вовсе не существовали, либо были запрещены тогдашней цензурой, мы же явились из глухой Сибири, где кроме толстых журналов не было никакой литературы»[239].