Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

На эту кампанию Струве ответил статьей «Мой ответ на газетную травлю»[117]. По его словам, он полагал, что реакция газет на его предыдущие публикации уже достигла «предела в смысле необъективности, злобности и несправедливости», но отклики на письмо архиепископу Антонию убеждают в обратном. «Всякий новый образчик этой травли вначале возмущает меня, но это чувство сменяется затем изумлением и тревогой. Тут есть нечто прямо болезненное и даже уродливое». Он напоминал читателям, что в послании иерарху подчеркивал трагические последствия вовлеченности церкви в политику. Его критики, однако, этим моментом нисколько не интересовались: их волновало лишь то, что Струве «бросился в объятия архиепископа». Он намеренно воздержался от личных нападок на Антония (иерарх был активным деятелем Союза русского народа), разъяснял Струве, поскольку путать идеи с личностью крайне опасно: «Нетерпимость к злу не есть нетерпимость к людям: смешивая одно с другим, неизбежно придешь к признанию того, что ради истребления нетерпимого зла можно и должно истреблять людей, являющихся носителями этого зла. Этот путь логически ведет к оправданию смертной казни. Моральное истребление противников ничем принципиально не отличается от истребления физического».

Но все эти рассуждения оказались бесполезными. Его репутация была окончательно опорочена, причем даже среди либералов. Тыркова-Вильямс в своем дневнике сообщает о беседе с Р. Г. Винавер, женой видного кадета, которая вполне недвусмысленно дала понять, что считает Струве психически ненормальным[118].

Направленная против интеллигенции кампания 1907–1909 годов, которую Струве вдохновлял, возглавил и жертвой которой пал, наделала много шума, но не достигла своей цели. Русская интеллигенция, как социалистическая, так и либеральная, не нуждалась в критике; напротив, она с негодованием отвергала подобную критику и безжалостно исторгала из своей среды всех, кто пытался усомниться в ее моральном превосходстве или исторической миссии. Таким образом, как и предсказывал Струве, 1917 год оказался лишь повторением 1905-го. Тогда русская интеллигенция вновь не сумела освоить конструктивные политические установки и встать выше партийных дрязг; в итоге она так и сгорела в огне, который после 1917 года в течение нескольких десятилетий бушевал в России.

Глава 3. Экономическая теория

Существует ли что-нибудь еще более постоянное, менее изменчивое, подкрепляющее собой реальные цены, вырабатываемые в живом процессе обмена..?

Это проблема, которую предстоит разрешить политической экономии.

Парето, 1907

Рядом с ценой, над нею, или под нею, не существует никакого другого экономического явления.

Струве, 1913

В своей профессиональной, академической жизни Струве занимался в первую очередь историей и теорией экономики; даже если бы он не успел отличиться ни в чем другом, экономические труды уже обеспечили бы ему выдающееся место в истории русской мысли. В 1917 году он был удостоен высшего научного отличия в России — полноправного членства в Академии наук. В следующем году большинство факультетских преподавателей самого престижного в стране Московского университета (тогда еще свободного от коммунистического диктата) рекомендовало его на заведование кафедрой политэкономии. Иными словами, Струве не испытывал недостатка в общественном признании; по всей видимости, можно с полным основанием утверждать, что к середине своего пятого десятка он был признан наиболее выдающимся российским экономистом-теоретиком.

Обеспечивая Струве известность и престиж, экономические изыскания выполняли в его жизни еще одну важную функцию. Согласно его убеждению, любой человек, активно занятый общественной деятельностью, нуждался в духовном пристанище, в котором можно было бы переждать трудные времена. Для Струве таковым было изучение экономики. По меньшей мере четыре раза, как только обстоятельства оборачивались против него, а активное участие в политике делалось недоступным, Струве замыкался в научной работе: так было в 1898–1900 годах, когда друзья социал-демократы, наказав Струве за отступничество, исключили его из движения; примерно то же самое повторилось в 1915–1917, когда он расставался с Конституционно-демократической партией, затем — в 1921–1924, когда, покинув Россию, ему пришлось налаживать жизнь в эмиграции, и, наконец, — с 1927 до самой смерти в 1944 году.