Сценарий убийства

Обладавшие действительно громкой славой могли вынести свои имена на обложки книг никому не известных писателей, рассказывавших о Голливуде тем, кто испытывал ностальгию по еще памятным временам. Другие, в их числе и немолодая актриса из телешоу, выступали в качестве целителей или медиумов, превращая искусство, когда-то хорошо продававшее себя лишь на карнавалах, в то, чему в эпоху телевидения рукоплещут с выражением искреннего одухотворения.

Грустно видеть, как некогда известные люди пытаются напомнить другим, что они еще живы и на что-то способны. Полный уход вызывает куда больше уважения – как, например, поступок хозяина того английского особняка в стиле Тюдоров, на месте которого Льюис Гриффин выстроил дом из стекла и бетона. Прокручивая рулоны старой кинопленки, он смотрел на того, кем когда-то был, и пил до потери сознания, пока не сжег все вокруг. И сгинул в огне в гордом одиночестве.

Плохо, что он не написал ничего о своей жизни и о том, как она менялась во времена, когда фильмы стали звуковыми, в воздух поднялись самолеты и всем начало казаться, будто нужно спешить, чтобы не отстать. Думаю, это чтение оказалось бы интереснее книги, которую я держал в руках, и лучше многих других опусов, которые так торопились напечатать. Вспомнилось давно забытое и, возможно, ошибочное высказывание Шопенгауэра, что с пришествием газет и журналистов писать и печататься может кто угодно, а всем прочим остается читать до отупения.

В комнату вошла Марисса. Закрыв книгу, я отложил ее в сторону. Сев рядом на постель, Марисса взяла книгу в руки и, открыв ее где-то на середине, начала листать страницы. Неожиданно что-то задержало ее взгляд. Положив раскрытую книгу на колени, она с интересом и нескрываемым удовольствием начала читать.

– Это про тебя, – подняв глаза, сообщила она и закрыла книгу. – Я почитаю. Все это читают.

Я заулыбался, потом расхохотался в голос:

– Я тебе говорил, там нет ничего хорошего.

Марисса с гордым видом сунула книгу под локоть.

– Мне интересно, что еще он про тебя написал.

Марисса знала про то, что я сказал Джули Эванс на открытых судебных слушаниях. Наверное, она знала гораздо больше, но никогда не спрашивала. Впрочем, она сказала одну фразу, показавшуюся трогательной и немного печальной. Марисса сказала, что во мне ей больше всего нравится то, что я хотел бы влюбиться в красивую незнакомку. Марисса знала меня лучше, чем я сам. Она была права. Оставаясь с ней, я не думал ни о ком, но, уехав, всегда так поступал: влюблялся в красивую женщину, о которой ничего не знал и никогда не узнаю. Наверное, однажды я похожим образом полюбил Мэри Маргарет Флендерс.

Уже пройдя полдороги до двери, Марисса вдруг вспомнила:

– Видел, что тебе прислали? Я оставила это на столе в коридоре.

Я хотел встать, но Марисса сказала, что принесет сама. Пакет оказался тонким, отправленным откуда-то из Лос-Анджелеса. Имени отправителя не значилось. Распечатав пакет, я сразу понял, что это. В лежавшей внутри записке меня просили позвонить. Я долго смотрел на обложку сценария. На обложке стояло название «Блу зефир», но, пробежав первую страницу, я понял, что Стэнли Рот прислал мне не тот сценарий, который я читал раньше.

Все писали книги о том, во что они уже поверили. Стэнли Рот собирался снимать фильм, в задачу которого входило заставить зрителей увидеть – в буквальном смысле! – насколько все заблуждались. Более того: не только показать, что они ошибались, но вызвать чувство вины за поспешное и оголтелое стремление осудить Стэнли Рота. При помощи радио Орсон Уэллс заставил аудиторию верить, будто в Нью-Джерси высадились марсиане. При помощи киноэкрана Стэнли Рот собирался убедить зрителей, что перед ними вовсе не убийца жены, а жертва – почти такая же, как погибшая женщина.

Я сделал все, чтобы его отговорить.

Я отыскал Стэнли Рота по адресу в Калвер-Сити, в съемном двухэтажном кондоминиуме. Оставив взятую напрокат машину у бордюра напротив бурой лужайки без единого кустика, я по растрескавшемуся тротуару направился к входной двери. Дверь со скрипом открылась. Решив не стучать, я позвал Стэнли по имени. Ответа не последовало. Отворив вторую дверь, я ступил внутрь.

Голый деревянный пол был выщербленным и грязным. Экраны, ограждавшие окна от неистового солнечного жара, покрывал толстый слой пыли. Воздух оказался спертым, настоянным на угнетающе тяжелом аромате спиртного и грязных дешевых стаканов с теплой водой, оставшейся от кусочков льда.

Оглядевшись, я увидел рахитичную мебель, мрачные пустые стены, проходную кухню и ступени узкой обшарпанной лестницы справа от входной двери. Казалось, я начинал ощущать, каково это: не только потерять, что имел, но понять, что шансов больше нет. Место, предназначенное человеку, когда-то известному и не скопившему ни цента на черный день, окруженному безразличием незнакомых людей, ни один из которых не помнит его имени.