Сценарий

Семья Андрея жила этажом выше. Стена с замурованной капсулой проходила через родительскую спальню. Рядом находилась комната, в которой жили бабушка и дедушка. Мечта о скромном семейном счастье – жить всем близким под общей крышей – превратила Андрея и его сестру в круглых сирот. Сами дети выжили только потому, что их комната располагалась в другом конце большой квартиры от радиоактивной стены. Со временем кроватку годовалой Даши родители планировали поставить в своей комнате. А пока шел ремонт, пока груды нераспакованных вещей захламляли квартиру, сестра жила в комнате брата. Впрочем, не было нужды переставлять кроватку и позже: Андрей с удовольствием и несвойственным для мальчиков его возраста умением справлялся с Дашей. Менял пеленки, укачивал, когда она плакала, разогревал кашу и, как учили, прежде чем дать ее девочке, проверял, не слишком ли она горячая, капал немного на руку и сосредоточенно прислушивался к ощущениям.

За два месяца до переезда в тот дом Даша отказалась от грудного молока. И это вторая причина, по которой она осталась жива: отравленное цезием молоко не попадало в организм. Девочка предпочитала каши.

Врачи не смогли установить связь между смертями и решили, что всему виной плохая наследственность. Очень плохая наследственность. Трех разных семей.

Тревогу поднял отец Андрея. Он обратился в санэпидстанцию с просьбой проверить радиационный фон проклятого дома, но так и не узнал, что именно убивало его и остальные семьи. Он умер от лейкоза в стенах городской больницы.

В некоторые предыстории невозможно поверить.

Но что толку от того, что кто-то усомнится в ее правдивости?

Капсула забрала жизни одиннадцати человек. И еще семнадцать сделала инвалидами.

Так, оставшись сиротами, Андрей и Даша попали в детский дом.

* * *

Я узнал тебя сразу, как только увидел. Прошло столько лет, но я узнал тебя, Эндрю. Напротив дома, в котором ты снял комнату, было кафе. «Бинк», кажется, так оно называлось. А может, и нет. Вряд ли это имеет хоть какое-то значение, правда?

Бретт сказал, что ты дома, получил деньги и уехал. А я сел в том кафе и принялся ждать. Сотни раз я представлял этот момент, проигрывал его в голове. Видел тебя молящим о пощаде; видел смеющимся в дуло пистолета; видел искренне раскаявшимся. Но самое страшное, что я видел, – это твои удивленные глаза; глаза человека, не сделавшего ничего плохого.

Я не знал, как ты отреагируешь на меня, но это не имело значения. Главное – чтобы камень, чертов камень, который ты притащил с собой из России, который тебе подарила мама за несколько месяцев до своей смерти, камень, который ты показывал мне множество раз и рассказывал о нем, – главное, чтобы этот камень не был простым совпадением, нелепым стечением обстоятельств. Именно ты должен был обронить его, пока душил мою дочь, ты и никто другой. Иначе все, что я делал эти годы, было совершенно напрасно и бессмысленно.

Ты понимаешь меня, Эндрю? Понимаешь, о чем я?

В кармане я сжимал рукоятку «Сикампа». Много лет назад я купил его для самообороны, но когда ты душил моего ребенка, этот крохотный пистолет домохозяек лежал на своем месте, дома, а я находился на работе, снимал очередной дешевый фильм, название которого уже не вспомнить даже мне. Он не помог защитить дочь. Но должен был помочь поквитаться за ее смерть. Я не из тех американцев, что складируют в своем гараже целый арсенал. Я полагал, что малокалиберного пистолета вполне достаточно, чтобы в случае чего дать отпор паре наркоманов, вздумавших ограбить меня. Возможно, поэтому ты все еще жив. Будь у меня что посерьезней – твои мозги разлетелись бы по всему кварталу. Я понимал, что полиция сможет выйти на меня по пуле, которую извлекут из твоего черепа, я читал, у них есть для этого всякие хитрости. Но мне было все равно. Я не думал о том, что собираюсь убить тебя из оружия, зарегистрированного на мое имя. Разве это важно? Моя жизнь закончилась в то лето, в двухтысячном. В каждом штате, в каждом городе, где бы я ни останавливался, я старался найти укромное место и там израсходовать пару сотен патронов. За почти двадцать лет эта кроха изрыгнула из своего крохотного ствола несколько тысяч пуль. И каждая в моем воображении била точно в цель. В твою голову.

Я прождал тебя весь день. Боялся отойти в туалет. Пару раз все-таки пришлось это сделать, и оба раза по возвращении за столик мне приходилось по несколько часов унимать дрожь во всем теле: я боялся, что за этот короткий отрезок времени, пока я мочился, ты ушел.

И когда наступил вечер, я больше не мог заставить себя сидеть и просто ждать. Чем ниже садилось солнце, тем крепче росла уверенность в том, что тебя уже нет в квартире, что ты улизнул от меня. Помню, даже сделалось дурно, голова пошла кругом, и я вышел на воздух. Вечерняя прохлада немного успокоила. От выкуренных сигарет сводило кишки, за тот день я смял не меньше трех пачек. Я глубоко втянул воздух, прикрыв глаза. А когда вновь открыл их, сердце на мгновение перестало биться: я увидел тебя.

* * *