Сцены из провинциальной жизни

Программы, которые они пишут, приходится проверять в Кембридже на компьютере «Атлас» в ночные часы, когда математики, у которых приоритет на пользование им, спят. Поэтому каждую вторую или третью неделю он едет на поезде в Кембридж, имея при себе сумку со своими бумагами и рулонами перфоленты, с пижамой и зубной щеткой. В Кембридже он останавливается в «Ройял-отель» за счет «Интернэшнл компьютерз». С шести вечера до шести утра он работает на «Атласе». Рано утром возвращается в отель, завтракает и ложится спать. Днем у него есть время побродить по городку или сходить в кино. Потом пора возвращаться в математическую лабораторию — огромное, похожее на ангар здание, где находится «Атлас», — на ночное бдение.

Такой режим вполне его устраивает. Ему нравится ездить на поезде, нравится безликость гостиничных номеров, нравятся основательные английские завтраки из яичницы с беконом, сосисок, тостов, мармелада и кофе. Поскольку ему не нужно носить официальный костюм, он неприметен в толпе студентов на улице, он даже кажется одним из них. А когда он проводит всю ночь один на один с огромным компьютером «Атлас», не считая дежурного инженера, и наблюдает, как рулон с компьютерным кодом, который написал он, проходит через считывающее устройство, как диски магнитной ленты начинают вращаться, а на пульте вспыхивают огоньки по его команде, возникает ощущение власти, он знает, что это просто ребячество, но, поскольку никто не видит, никто не может помешать ему радоваться.

Иногда утром приходится задержаться в математической лаборатории и посовещаться с сотрудниками математического факультета. Дело в том, что все истинно новое в математическом обеспечении «Атласа» исходит не от «Интернэшнл компьютерз», а от группы математиков в Кембридже. В некотором смысле он — просто один из команды профессиональных программистов компьютерной индустрии, которых математический факультет Кембриджа нанял, чтобы реализовывать свои идеи, а «Интернэшнл компьютерз» — фирма, инженеров которой нанял Манчестерский университет, чтобы создать компьютер согласно его проекту. С этой точки зрения он — только квалифицированный работник на университетском окладе, а не соратник, имеющий право говорить на равных с этими блестящими молодыми учеными.

А они действительно блестящие. Иногда он просто не верит тому, что происходит. Ему, ничем не примечательному выпускнику заштатного колониального университета, позволено обращаться по имени к людям с докторской степенью по математике, к людям, которые, стоит им открыть рот, оставляют его плестись в хвосте. Проблемы, над которыми он тупо бьется неделями, они разрешают в мгновение ока. За тем, что ему казалось проблемами, они видят реальные проблемы, притворяясь ради него, чтобы он тоже их увидел.

Неужели эти люди до такой степени витают в высочайших сферах компьютерной логики, что не понимают, насколько он глуп, — или же по причинам, ему неясным (ведь он для них никто), любезно заботятся о том, чтобы он не чувствовал себя униженным? И не в этом ли суть цивилизации: негласное соглашение, чтобы никто, как бы ничтожен он ни был, не потерял лицо? Он может поверить, что так происходит в Японии, обстоят ли дела таким же образом и в Англии? Но как бы то ни было, это просто восхитительно!

Он в Кембридже, на территории старинного университета, водит дружбу с великими. Ему даже дали ключ от математической лаборатории, от черного хода, чтобы он мог сам входить и выходить. Чего же еще желать? Но надо остерегаться эйфории, не слишком увлекаться. Ему повезло, что он здесь, и это все. Он никогда бы не смог учиться в Кембридже, никогда не был достаточно хорош, чтобы получить стипендию этого университета. Он должен по-прежнему считать себя наемным работником, в противном случае станет самозванцем — так же, как Джуд Фаули^[40]среди дремлющих шпилей Оксфорда. В один прекрасный день, совсем скоро, его задание будет закончено, ему придется отдать ключ, и визиты в Кембридж прекратятся. Но пусть он хотя бы насладится ими, пока еще можно.

20

Это его третье лето в Англии. Он и другие программисты пристрастились играть после ленча на лужайке за «Помещичьим домом» в крикет теннисным мячом и старой битой, найденными в чулане для швабр. Он не играл в крикет с тех пор, как кончил школу, — тогда он решил отказаться от крикета на том основании, что групповые виды спорта несовместимы с жизнью поэта и интеллектуала. Теперь же он, к своему удивлению, обнаруживает, какое удовольствие получает от этой игры. Он не только наслаждается ею, но еще и хорошо играет. Все приемы, которыми он так тщетно пытался овладеть в детстве, вдруг даются ему с легкостью, потому что руки стали сильнее и потому что нет оснований бояться мягкого мяча. Он лучше, гораздо лучше — и как бэтсмен, и как боулер, — чем остальные игроки. Как же, ломает он голову, провели свои школьные годы эти молодые англичане? Неужели он, выходец из колонии, будет учить англичан их собственной игре?