Сцены из провинциальной жизни

Конечно, я тоже была южноафриканкой, настолько белой, как только можно вообразить. Я родилась среди белых, воспитывалась среди них, жила среди них. Но у меня было второе «я», к которому я могла прибегнуть: Юлия Киш, а лучше Киш Юлия, из Сомбатхей. До тех пор пока я не расстанусь с Юлией Киш, до тех пор, пока Юлия Киш не расстанется со мной, я могу видеть вещи, к которым слепы другие белые.

Например, в те дни белым южноафриканцам нравилось воображать себя евреями Африки, или, по крайней мере, израильтянами Африки: хитрыми, беспринципными, неунывающими, их ненавидят и им завидуют племена, которыми они помыкают. Все это не так. Все это вздор. Нужно быть евреем, чтобы понять еврея, как нужно быть женщиной, чтобы понять мужчину. Те люди не были крутыми, они даже не были хитрыми или достаточно хитрыми. И уж конечно, они не были евреями. Фактически они были несмышленышами. Вот как я вижу их теперь: большая семья несмышленышей, о которых заботятся рабы.

Джон обычно дергался во сне так сильно, что мешал мне спать. Когда я не могла больше выдержать, то трясла его.

— Тебе приснился дурной сон, — говорила я.

— Мне никогда не снятся сны, — бормотал он в ответ и сразу же засыпал. Скоро он уже снова вовсю дергался. Дошло до того, что я начала мечтать, чтобы в моей постели снова оказался Марк. По крайней мере Марк спал как убитый.

Но довольно об этом. Теперь вы имеете какое-то представление. Отнюдь не сексуальная идиллия. Что еще? Что еще вы хотите узнать?

Позвольте спросить. Вы еврейка, а Джон не был евреем. Когда-нибудь возникали какие-то трения на этой почве?

Трения? С какой стати? Трения с чьей стороны? В конце концов, я не собиралась выходить замуж за Джона. Нет, мы с Джоном прекрасно ладили в этом отношении. А вот с северянами он не ладил, особенно с англичанами. Говорил, что англичане достают его своими хорошими манерами, своей благовоспитанной сдержанностью. Он предпочитал людей, которые готовы больше раскрываться, — с ними он иногда набирался бы смелости, чтобы тоже немного раскрыться.

Еще какие-нибудь вопросы, прежде чем я закончу?

Нет.

Однажды утром (я забегаю вперед, мне хотелось бы с этим покончить) Джон появился у меня на пороге.

— Я не останусь, — сказал он, — но я подумал, что тебе, возможно, захочется это прочесть. — Он держал в руках книгу. На обложке стояло заглавие: «Сумеречная земля» Дж. М. Кутзее.

Я была поражена.

— Это ты написал? — спросила я. Я знала, что он пишет, но пишут многие, я и не подозревала, что в его случае это серьезно.

— Это тебе. Корректура. Получил два экземпляра с сегодняшней почтой.

Я заглянула в книгу. Кто-то жалуется на свою жену. Кто-то путешествует в фургоне, запряженном волами.

— Что это? — спросила я. — Художественная проза?

— Вроде того.

Вроде того.

— Спасибо, — сказала я. — Мне не терпится почитать. Ты заработаешь на ней много денег? Сможешь перестать преподавать?

Это его рассмешило. Он был в радостном расположении духа из-за книги. Нечасто я видела его таким.

— Я не знала, что твой отец был историком, — заметила я, когда мы встретились в следующий раз. Я имела в виду предисловие к его книге, в котором автор, писатель, стоявший сейчас передо мной, сообщал, что его отец, тот самый маленький человечек, который каждое утро отправляется в город, где служит бухгалтером, — историк, который роется в архивах и отыскивает старые документы.

— Ты имеешь в виду предисловие? — спросил он. — О, это все выдумки.

— А как к этому относится твой отец, — поинтересовалась я, — к тому, что ты исказил истину относительно него, что он стал персонажем книги?

Джону явно стало не по себе. Как я узнала позже, ему не хотелось признаваться, что его отец в глаза не видел «Сумеречную землю».

— А Якобус Кутзее? — продолжала я. — Ты придумал и своего почтенного предка, Якобуса Кутзее?

— Нет, был реальный Якобус Кутзее, — возразил он. — По крайней мере существует документ, который якобы является записью устных показаний, данных кем-то, назвавшимся Якобусом Кутзее. В конце документа стоит крестик, который, по свидетельству писца, поставлен рукой того самого Кутзее, — крестик, поскольку он был неграмотным. В этом смысле я его не придумал.

— Этот твой неграмотный Кутзее производит впечатление весьма начитанного. Например, он цитирует Ницше.

— Ну что же, они были удивительными ребятами, эти люди фронтира восемнадцатого века. Никогда не знаешь, что они выкинут.

Не могу сказать, что мне нравится «Сумеречная земля». Я знаю, это звучит старомодно, но я предпочитаю книги, в которых есть герои и героини, персонажи, которыми я восхищаюсь. Я никогда не писала рассказы, у меня нет никаких поползновений в этой области, но подозреваю, гораздо легче изобразить отрицательные персонажи, чем положительные. Это мое мнение, за точность не ручаюсь.

Вы когда-нибудь говорили это Кутзее?