Сцены из провинциальной жизни

— То, что я называю философией преподавания, — фактически философия обучения. Она идет от Платона — в несколько измененном виде. Я считаю, что прежде, чем начнется истинное обучение, в душе ученика должно быть определенное стремление к истине, некий огонь. Настоящая ученица горит жаждой знания. В учителе она распознает или признает того, кто ближе нее подошел к истине. Она так жаждет истины, воплощенной в учителе, что для достижения ее готова сжечь свое прежнее «я». Со своей стороны, учитель распознает и поощряет огонь в ученице и отвечает на него, горя еще более интенсивным светом. Таким образом, они вдвоем поднимаются, так сказать, в более высокую сферу.

Он замолчал, улыбаясь. Теперь, когда он высказался, он стал более непринужденным. «Какой странный, тщеславный человек! — подумала я. — Готова сжечь себя! Что за чушь он несет! Причем опасную чушь! Из Платона! Он над нами смеется?» Но, как я заметила, Мария Регина подалась вперед, пожирая глазами его лицо. Мария Регина не считала, что он шутит. «Это нехорошо!» — сказала я себе.

— Мне не кажется это философией, мистер Кутзее, — сказала я, — это похоже на что-то другое, я не стану говорить, на что именно, поскольку вы наш гость. Мария, можешь принести торт. Жоана, помоги ей и сними дождевик. Мои дочери вчера вечером испекли торт в честь вашего визита.

Как только девочки вышли из комнаты, я подошла к сути дела, причем говорила тихо, чтобы они не услышали.

— Мария еще ребенок, мистер Кутзее. Я плачу за то, чтобы она выучила английский и получила хороший аттестат. Я плачу не за то, чтобы вы играли ее чувствами. Понимаете? — Девочки вернулись с тортом. — Вы понимаете? — повторила я.

— Мы учим то, что больше всего хотим выучить, — ответил он. — Мария хочет учиться — не так ли, Мария?

Мария покраснела и села на свое место.

— Мария хочет учиться, — повторил он, — и делает большие успехи. У нее есть чувство языка. Может быть, когда-нибудь она станет писательницей. Какой великолепный торт!

— Хорошо, если девочка умеет печь, — заметила я, — но еще лучше, если она умеет говорить на хорошем английском и получит хорошие оценки на экзамене по английскому.

— Хорошее произношение, хорошие оценки, — сказал он. — Прекрасно понимаю ваше желание.

Когда он ушел, а девочки легли спать, я села и написала ему письмо на своем скверном английском — ничего не поделаешь, такое письмо не должна была видеть моя приятельница из студии.

«Уважаемый мистер Кутзее, — писала я, — повторю то, что сказала Вам во время Вашего визита. Вас наняли для того, чтобы Вы учили мою дочь английскому, а не играли ее чувствами. Она ребенок, а Вы взрослый человек. Если Вы хотите выставлять напоказ Ваши чувства, делайте это вне классной комнаты. Искренне Ваша А.Т.Н.».

Вот что я написала. Может быть, вы иначе скажете это по-английски, но так мы говорим по-португальски — ваша переводчица поймет. «Выставляйте напоказ Ваши чувства вне классной комнаты», — это было не приглашение волочиться за мной, а предупреждение, чтобы он не волочился за моей дочерью.

Я вложила письмо в конверт, запечатала его и надписала: «Мистеру Кутзее / Сент-Бонавентуре», а в понедельник утром положила в сумку Марии Регины.

— Передай это мистеру Кутзее, — велела я, — прямо ему в руки.

— Что это? — спросила Мария Регина.

— Это записка от матери учителю дочери, она не предназначена для твоих глаз. А теперь ступай, или ты опоздаешь на автобус.

Конечно, я сделала ошибку, мне не следовало говорить: «Это не предназначено для твоих глаз». Мария Регина была уже не в том возрасте, когда подчиняешься приказам матери. Она вышла из этого возраста, но я еще об этом не знала. Я жила прошлым.

— Ты отдала записку мистеру Кутзее? — спросила я, когда она вернулась домой.

— Да, — ответила она и ничего не добавила. Я не сочла нужным спросить: «Ты тайком распечатала конверт и прочитала, прежде чем отдать ему?»

На следующий день, к моему удивлению, Мария Регина принесла записку от своего учителя, но это был не ответ, а приглашение: не согласимся ли мы съездить на пикник с ним и его отцом? Сначала я собиралась отказаться.

— Подумай, — обратилась я к Марии Регине, — неужели ты хочешь, чтобы у твоих друзей в школе сложилось впечатление, что ты любимица учителя? Ты что, хочешь, чтобы они шушукались у тебя за спиной?

Но это на нее не подействовало, она хотела быть любимицей этого учителя. Она все приставала и приставала ко мне, и Жоана ее поддерживала, так что в конце концов я согласилась.