Сцены из провинциальной жизни

Он просто мальчик, идущий рядом с мамой, и снаружи, вероятно, выглядит совершенно нормальным. Но он видит себя жуком, суетливо описывающим вокруг нее круги, носом в землю, суча руками и ногами. Вообще-то он весь в движении, и ему нет покоя. Особенно мечется разум, подчиняясь его нетерпеливой воле.

На этом месте раз в год цирк раскидывает свой шатер и ставит клетки, в которых на вонючей соломе дремлют львы. Но сейчас это просто красная глина, твердая, как скала, на которой не растет трава.

В это ясное, жаркое субботнее утро здесь есть и другие прохожие. Один, мальчик его возраста, пересекает площадь по диагонали. Увидев его, он сразу чувствует, что тот будет иметь для него огромное значение — не сам по себе (возможно, он никогда его больше не увидит), а из-за мыслей, которые роятся в голове, вырываясь, точно рой пчел.

В этом мальчике нет ничего необычного. Он цветной, но цветных видишь повсюду. На нем такие короткие штаны, что они натягиваются на аккуратных ягодицах, и стройные бедра цвета коричневой глины почти обнажены. Он босой, его подошвы, вероятно, такие твердые, что даже если бы он наступил на duwweltjie, колючку, то лишь слегка замедлил бы шаг и, нагнувшись, отбросил ее.

Есть сотни таких мальчишек, тысячи и тысячи девчонок в коротких платьицах, которые выставляют напоказ свои стройные ноги. Ему бы хотелось, чтобы у него были такие же красивые ноги, как у них. С такими ногами он бы проплывал по земле, как этот мальчик, едва касаясь.

Мальчик проходит в нескольких шагах от него. Он поглощен своими мыслями и не смотрит на них с мамой. Его тело так совершенно и неиспорченно, как будто только вчера вылупилось из скорлупы. Почему вот такие дети, мальчики и девочки, которым не нужно ходить в школу, которые вольны бродить вдали от пристального родительского взгляда и делать со своим телом все, что им вздумается, — почему они не собираются вместе на праздник сексуальных восторгов? Быть может, ответ заключается в том, что они так невинны, что не ведают, какие удовольствия им доступны, — и только темные и порочные души знают такие секреты?

Вот к чему всегда приводят вопросы. Сначала они ходят кругами, но в конце непременно собираются вместе и указывают на него пальцем. И всегда именно он дает толчок этим мыслям, они вечно выходят из-под контроля и обвиняют его. Красота — это невинность, невинность — неведение, неведение того, что существует наслаждение, наслаждение — это вина, он виновен. Этот мальчик, с его свежим, нетронутым телом, невинен, тогда как он, весь во власти своих темных желаний, виновен. Фактически он пришел по этому длинному пути к слову извращение, с его темным трепетом, с загадочным «з», которое может означать что угодно, после которого — безжалостное «р» и, наконец, мстительное «н». Тут не одно обвинение, а целых два. Два обвинения перекрещиваются, и он в точке их пересечения, на мушке. Потому что тот, из-за кого ему сегодня предъявлено обвинение, не только легок, как олень, и невинен (в то время как сам он темен и виновен) — он еще и цветной, а это значит, что у него нет денег, что он живет в лачуге и ходит голодный, значит, что, если мать сейчас окликнет его: «Мальчик!» — и помашет рукой (а она вполне способна это сделать), он остановится, подойдет и сделает то, что она скажет (например, понесет ее корзинку с покупками), а в конце примет монету в три пенса в сложенные ладони и будет за это благодарен. А если он разозлится на мать и позже все ей выскажет, она просто улыбнется и скажет: «Но они же к этому привыкли!»

Итак, этот мальчик, который всю свою жизнь бездумно следовал путем естественности и невинности, бедный и поэтому хороший (какими всегда бывают бедные в сказках), стройный, как деревце, и быстрый, как заяц, и с легкостью победил бы его в состязании на быстроту ног и ловкость рук, — этот мальчик, который является для него живым упреком, тем не менее ниже его по положению, так что он сутулится, опуская плечи, и больше не хочет смотреть на этого мальчика, несмотря на его красоту.

И однако не может от него отмахнуться. Наверно, можно отмахнуться от туземцев^[11], но от цветных — нельзя. Что касается туземцев, то это спорный вопрос, потому что они появились позже, вторглись с севера и не имеют права здесь находиться. Туземцы, которых видишь в Вустере, по большей части мужчины в старых армейских шинелях, они курят изогнутые трубки и живут в крошечных хибарах из рифленого железа, имеющих форму палаток. Их сила и терпение легендарны. Их привезли сюда, потому что они не пьют, в отличие от цветных, и могут выполнять тяжелую работу под палящим солнцем, от которой потеряли бы сознание более субтильные цветные. Это мужчины без женщин, без детей, которые прибывают ниоткуда и которых можно заставить исчезнуть в никуда.