Сцены из жизни богемы

Когда швейцар вошел к господину Бернару, тот брился.

– Что вам, Дюран?

– Рассыльный принес вам пакет, сударь,– ответил швейцар, сняв фуражку.– Из министерства.

И он протянул господину Бернару конверт с печатью военного министерства.

– Боже мой! – воскликнул господин Бернар, он был до того взволнован, что чуть не порезался.– Из военного министерства! Уверен, что это пожалование в кавалеры Почетного легиона! Я добиваюсь этого так давно! Наконец-то оценили меня! Вот вам, Дюран, сто су, выпейте за мое здоровье,– сказал он, шаря в кармашке жилета.– Нет, кошелек не при мне, подождите, дам немного погодя.

Швейцар был до того растроган этим взрывом ошеломляющей щедрости, отнюдь не свойственной хозяину, что опять надел фуражку,

В другое время господин Бернар сурово осудил бы такое нарушение законов социальной иерархии, но сейчас он этого, по-видимому, даже не заметил. Он надел очки, с благоговейным волнением, как визир, получивший султанский фирман, распечатал конверт и стал читать бумагу. С первых же строк по его жирным, как у монаха, щекам пошли пунцовые рубцы, лицо сморщилось, в маленьких глазках замелькали искорки, от которых чуть было не воспламенился его всклокоченный парик.

Словом, все черты господина Бернара до того исказились, точно на лице его произошло землетрясение.

Вот каков был текст послания, написанного на бланке военного министерства, которое экстренно доставил ему драгун и в получении коего расписался господин Дюран.

«Милостивый государь и домовладелец!

Политика, если верить мифологии, является праматерью учтивости, она-то и повелевает мне сообщить вам, что в силу жестоких обстоятельств я лишен возможности последовать принятому обычаю расплачиваться за квартиру, особенно в тех случаях, когда за нее задолжаешь.

До нынешнего утра я лелеял надежду, что этот день отпраздную тем, что расплачусь по всем трем счетам. Химера, иллюзия, мечта! В то время как я дремал на подушке безмятежности, рок – по-гречески «ананке» – развеял все мои надежды. Денег, на которые я рассчитывал (боже, до чего хромает коммерция), мне не уплатили, и вместо крупных сумм, которыми я должен был располагать, у меня оказалось всего лишь три франка,– да и то взятые взаймы,– и я не решаюсь их вам предложить. Но не сомневайтесь, сударь, и для нашей прекрасной Франции, и для меня настанут лучшие дни. Едва забрезжит их заря, я на крыльях полечу, чтобы возвестить вам об этом и взять из вашего дома те драгоценные вещи, которые я там оставил, в ожидании этого дня отдаю их под вашу защиту, а также под защиту закона, который запрещает вам продавать их в течение года, буде вы попытаетесь это сделать, дабы вернуть сумму, коей кредитовали меня в залог моей честности. Особенно прошу вас позаботиться о моем рояле и о большой раме с шестьюдесятью локонами различных цветов, они охватывают всю гамму оттенков волос и срезаны с головок Граций скальпелем Амура.

Итак, милостивый государь и домовладелец, располагайте стенами, в которых я жил, как вам заблагорассудится. Дарую вам на это свое милостивое соизволение, в чем и подписываюсь.

Александр Шонар».

Прочитав это послание, написанное живописцем в канцелярии его приятеля, чиновника военного министерства, господин Бернар в негодовании скомкал его. Затем взгляд его упал на папашу Дюрана, который дожидался обещанной награды, и он резко спросил, что ему надо.

– Я жду, сударь.

– Чего?