Сцены из жизни богемы

– Вы знаете, господин Марсель, что мое первое слово вместе с тем и последнее. Не прибавлю ни гроша. Подумайте. Пятьдесят экю составляют полтораста франков. Это сумма!

– Сумма довольно жалкая,– возразил художник.– В одной только мантии моего фараона содержится кобальта на пятьдесят экю. Заплатите хотя бы за покрой. Удвойте цифру, округлите ее, и я назову вас Львом Десятым, даже Львом Двадцатым!

– Вот мое последнее слово,– ответил Медичи.– Прибавить я ни гроша не прибавлю, но приглашаю всех на обед. Вина по вашему выбору и в любом количестве, а за десертом я с вами расплачусь золотом.

– Других предложений нет? – загремел Коллин, трижды стукнув кулаком по столу.– Сделка заключена!

– Что ж, я согласен,– пробормотал Марсель.

– За картиной я пришлю завтра,– сказал еврей.– Пойдемте, господа. На стол уже накрыто.

Друзья стали спускаться по лестнице и хором запели из «Гугенотов»: «За стол! За стол!»

Медичи угостил приятелей прямо-таки царским обедом. Он предложил им целый ряд изысканных блюд, до сих пор им совершенно незнакомых, омар перестал быть для Шонара мифическим существом, и отныне музыкант воспылал к этой амфибии ненасытной страстью.

Друзья встали из-за стола пьяные, Как в день сбора винограда. Это едва не повлекло за собой печальных последствий, ибо Марсель, проходя в два часа утра мимо дома своего портного, захотел непременно разбудить его и вручить ему в счет долга только что полученные полтораста франков. Но Коллин еще кое-что соображал, и ему удалось удержать приятеля на самом краю пропасти.

Через неделю Марсель узнал, в какой именно музей попало его произведение. Проходя по предместью Сент-Оноре, он обратил внимание на кучку зевак, которые с любопытством наблюдали, как над какой-то лавочкой прилаживают вывеску. Вывеска эта оказалась не чем иным, как картиной Марселя,– Медичи продал ее владельцу съестной лавки. Но «Переход через Чермное море» опять подвергся изменениям и получил новое название. На картине появился пароход, и теперь она именовалась: «В Марсельском порту». Когда картину открыли, в толпе зевак пронесся гул одобрения. Марсель воспринял это как триумф и восторженно прошептал: «Глас народа – глас божий».

XVII НАРЯДЫ ГРАЦИЙ

Однажды мадемуазель Мими, любившая поспать, проснулась, когда часы пробили десять, и очень удивилась, что Родольфа нет возле нее и вообще не видно в комнате. Накануне, когда она засыпала, он еще сидел за письменным столом и собирался провести за работой всю ночь: он только что получил из ряда вон выходящий заказ, и Мими очень хотелось, чтобы поэт поскорей его выполнил. Дело в том, что на этот гонорар поэт обещал купить ей отрез на весеннее платье. Кокетливая девушка уже облюбовала себе материю в витрине известного магазина новинок «Два болванчика», к которому она постоянно совершала паломничества. Поэтому Мими очень беспокоилась, как подвигается работа. Она частенько подходила к Родольфу, пока он писал, и, склонив головку ему на плечо, с трепетом спрашивала:

– Ну как мое платье?

– Не волнуйся, дорогая, один рукав уже готов,– отвечал Родольф.

Однажды ночью Мими услыхала, как Родольф щелкнул пальцами,– обычно это означало, что он доволен своей работой. Мими мгновенно вскочила на постели и, высунув черную головку из-за полога, воскликнула:

– Неужели платье готово?

– Вот смотри,– ответил Родольф, протягивая ей четыре больших листа, исписанных мелким почерком,– сейчас я закончил корсаж.

– Какое счастье! Остается только юбка! А сколько надо таких страниц, чтобы полупилась юбка?

– Как сказать. Ты небольшого роста, и на приличную юбку, пожалуй, хватит десяти страниц по пятьдесят строк, из тридцати трех знаков каждая.

– Это правда, я небольшого роста,– глубокомысленно сказала Мими.– Но все-таки как бы не получилось впечатления, что поскупились на материю. Сейчас носят очень широкие платья, и мне хотелось бы, чтобы вышло побольше складок и чтобы юбка шуршала.

– Хорошо,– серьезно ответил Родольф,– я добавлю к каждой строке по десять знаков, вот она и будет шуршать.

И Мими уснула, очень довольная.

А так как она имела неосторожность поведать своим подругам Мюзетте и Феми, что Родольф собирается сшить ей шикарное платье, то эти особы поспешили рассказать Марселю и Шонару о щедрости их приятеля и недвусмысленно намекнули, что недурно бы им последовать примеру поэта.

– Пойми, я могу продержаться самое большее неделю, а потом мне придется взять у тебя напрокат брюки, иначе я не смогу выйти из дому,– угрожала Мюзетта, теребя Марселя за усы.

– В одном почтенном доме мне должны одиннадцать франков,– отвечал художник,– даю тебе слово, что если я выцарапаю эту сумму, то ассигную ее на покупку модного фигового листа.

– А мне как быть? – приставала Феми к Шонару.– Мой шалаш (ей никак не удавалось выговорить «халат») ползет по всем швам.

В ответ на это Шонар доставал из кармана три су и протягивал их подруге:

– Вот тебе на иголку и нитки. Заштопай свой шалаш, это будет весьма поучительное занятие, utile dulci* [Полезное с приятным (лат.)].