Студент

— Да где там! Маломощные. Известно, город. Наши-то бабы пожилистей будут, — поддержал Караваев.

В дверь постучались и в избу вошли Света Новикова и Таня Савина.

— Мальчики, приходите сегодня к нам вечером, а то девчонки что-то заскучали, — сказала Света Новикова.

— Домой просятся, — добавила Таня.

— Как же это ты, дочка, рожать будешь, экая тощая какая, — пожалел Таню Караваев, по-своему оценивая ее изящную фигурку.

Таня покраснела и растерянно посмотрела на подругу.

— Как все рожают, так и она родит. Другого способа не придумали, — без стеснения ответил Юрка, второкурсник с внешностью киногероя, тот, которому не понравилось, что я воспринял известие о колхозе без эмоций.

— Ишь, как все, — засомневался Караваев.

— Она двойню родит. Правда, Танечка? — засмеялась Света Новикова.

— Веселый народ, пошли вам Бог женихов хороших, — пожелал дед Савелий.

— Да хоть каких-нибудь бы послал, — живо откликнулась Света. — У вас вот нет, разбежались все.

— Что правда, то правда, — сказал Караваев. — Молодежь вся в город норовит, не хочет на земле хозяйствовать.

— И то, одни мальцы сопливые остались, — поддержал дед Савелий.

— А туда же, не моги и слова поперек сказать, он тебе и комбайнер, и тракторист. По нонешним временам — фигура.

— Фигура, да дура, — перебил Караваев. — Водку жрать научились, а мужик кроме этого никакой. Прошлый раз Васька Коршунов просит: «Дядь Иван, дай трояк до завтра». А в гости зайдешь, у бабы рубль просит, чтобы бутылку купить. Мужик, ядри твою в корень!

— А вот гляди у меня! — Караваев вытащил из бокового кармана пиджака пачку замусоленных десяток.

Видал? То-то! Приди ты, к примеру, ко мне — напою и накормлю.

— Так оно так, — поддакнул дед Савелий. — Дочка — вот тоже с зятем. Не батьке помочь, а с батьки. А у меня уж ноги не ходят хозяйствовать… Сад пропадает. Картошку насилу выкопал, дай бог тебе здоровья, Иван, помог. А то: картошки дай, мясца дай, а приехать, вишь, занятые.

— Картошки, мясца! — передразнил Караваев. — А тыщу не хошь? Мой Колька прикатил летом: «Тыщу дай, мотоцикл Ковровец хочу купить».

Он вдруг по-собачьи ощерился:

— Накось, выкуси! Десять не хошь? Заработай, гад ты этакий!.. Так ты знаешь, что он сказал? Я, говорит, когда-нибудь придушу тебя, батя. Ты понял, нет? За тыщу, батьку родного!

Караваев разнервничался, руки дрожали и дергалось веко.

— Родителей не почитают, старых не признают. Куды — ы! Слова не скажи поперек. Щас — в морду, а то ножиком норовит, — пожаловался дед Савелий.

— Во-во! Осатанели совсем. Я, говорит, дед, пашу, на мне колхоз держится, — передразнил кого-то Караваев.

— Это пока в Армию пойдет. А там, прощай колхоз, — заметил дед Савелий. — Так что, девоньки, женихов в городе ищите. Нашенские-то ненадежные теперь.

— Так ваши-то, которые ненадежные, у нас в городе все, — заметила Таня, а Света Новикова добавила:

— Разбирайтесь теперь, какие ваши, какие наши. Одинаково водку пьют.

— За кого ж замуж выходить будете? — поинтересовался дед Савелий.

— Что ж, совсем трезвых что-ли не осталось? — обиделся за ребят Слава Сорокин, третьекурсник с французского отделения.

— Верно, хороших-то больше. Это пьяницы нам только чаще примечаются, потому как, хороший — дело обыкновенное, а пьяница — вроде бельмо на глазу, — утешил девушек дед Савелий…

Девушек пригласили к столу, но они застеснялись и поспешили уйти, выдав истинную причину своего прихода. Вчера приходили «женихи» из местных, орали частушки под окном, ругались матом, грохали кулаками в дверь и звали на «матаню».

Мы поужинали, потеснив к краю стола хозяина с его приятелем, и стали собираться в клуб, где разместились наши девушки, а Савелий и Караваев все еще сидели за столом, злобствовали непонятно на что и попутно ругали за нерадивость председателя: скотина, мол, в коровнике по колено в навозной жиже, а техника сплошь и рядом под открытым небом. И мы долго еще слышали задиристый тенорок деда Савелия и недовольный рык Караваева.

Клуб не отапливался, и девушки мерзли. Спали вповалку на соломе.

Не успели мы войти и завести «светский» разговор, рассевшись по лавкам вдоль стены, как заявились «женихи». Вокруг старших, как это водится, терлась мелюзга. Старшие — в шляпах, один даже в темных очках, несмотря на сумерки. Он, перегнувшись от тяжести на одну сторону, держал детекторный приемник, через динамик которого со скрипом и скрежетом пробивалась какая-то песня. Выглядели «женихи», прямо сказать, не «комильфо» и, конечно же, девушки не принимали их всерьез. Но когда они облепили окна и потребовали: «Девки, выходи на танцы!», стало не до смеха.

А тут еще Алинку Сомову черти за язык дернули. Она подскочила к окну и крикнула:

— Сначала умойтесь, хухрики!

И тут же пожалела. «Женихи» начали ломиться в дверь, колотить палками по рамам. Слава Сорокин, Алексей Струков, Юрка Богданов и я вышли на крыльцо. Струков попытался образумить ребят, но слова на них не действовали. Деревенские видели, что их побаиваются, и еще больше наглели: улюлюкали, свистели, а малышня подстрекательски крутилась у ног.