Студент

— Не могу понять, что басурману нужно. Спроси, чего он хочет-то, — взмолилась тётя Глаша.

— Deutscher? — спросил я.

— Ja? Ja? — обрадовался немец.

— Was wollen Sie?

— Ich suche eine Frau. Valia Kosova.

Я попросил немца подождать, а сам пошел искать Косову. В ее комнате была только одна из подруг, которая сказала, что Валя ушла к своим дальним ленинградским родственникам и придет поздно.

Немец расстроился и хотел уйти, но я, пожалев его, решил в Петергоф не ехать, а показать немцу город. Не знаю, что больше мной руководило — альтруизм, или эгоистическое желание воспользоваться случаем и попрактиковаться в разговорном языке.

Немец просиял. Мы познакомились.

— Kurt, — представился мой новый приятель. Я назвал себя.

Мы прошли почти весь Невский проспект, Курт, как я недавно, восторгался тем Петербургом, который я успел ему показать, а показал я ему и клодтовских коней, и Исаакиевский сбор, и статую Петра, и Дворцовую площадь, и не просто показал, а как заправский гид рассказал историю создания, описав при этом эпоху, в которую создавались шедевры.

Немецкий я еще знал недостаточно хорошо, но немец, как многие европейцы знал английский, и я, когда затруднялся выразить мысль на немецком, пользовался английским.

Когда проходили мимо Гостиного двора, Курт попросил зайти с ним в этот огромный магазин, чтобы присмотреть какие-нибудь сувениры для родственников и друзей.

В это время к нам подошел ничем не примечательный молодой человек и попросил отойти с ним в сторонку. Я извинился перед Куртом, и пошел за молодым человеком. У одного из окон магазина стояли двое: по виду мой ровесник, и товарищ постарше. Тот что постарше, молча уставился на меня оловянным взглядом холодных глаз, изучая и, наверно, оценивая, что я за тип и куда меня отнести по его градации. Потом строго спросил:

— Тебе что нужно от иностранца? Фарцуешь?

И вдруг тот, который по виду был моим ровесником спросил:

— Слушай, это ты читал в Герценовке со сцены стихи?

— Переводы с английского? Я.

— Федор Алексеич, это свой. На инязе учится. Он так раздолбал англичан в стихах! Я, говорит, брожу по Лондону, а там сплошная нищета и кругом безрадостная жизнь.

— Это Уильям Блейк. Стихотворение «Лондон». Только это было написано в конце XVIII века.

— Да какая разница! Главное — нос утерли капиталистам.

— Так чего ты с иностранцем ходишь? — повторил вопрос старший.

— Да он пришел к нам в общежитие, знакомую искал.

— Что за знакомая? Как фамилия? — оживился старший товарищ.

— Да откуда ж я знаю? Это мне вахтерша сказала, что он какую-то девушку ищет…

Я плел что-то несуразное и чувствовал себя полным идиотом. Давно заметил, что, попадая в определенный круг людей, ты невольно принимаешь их культуру поведения, иначе тебя не поймут и, в лучшем случае — отвергнут как чужака, в худшем — могут и морду набить.

— Так чего ты с ним ходишь? — повторил старший.

— Хочу показать гостю героический Ленинград, и потом, я же на инязе учусь, так что для меня это лишняя языковая практика. Рассказываю, как народ отстоял город от фашистской оккупации.

— Я ж говорю, наш человек, — обрадовался мой ровесник.

— Ладно, продолжай свою экскурсию, — разрешил старший. — И вот еще что, узнай, к кому приходил твой иностранец.

Я молча пожал плечами, но не преминул заметить:

— Кстати, немец хоть и из ФРГ, но рабочий и социалист.

Рабочий-социалист смиренно ждал меня у стенки, куда придвинулся, чтобы не мешать движению многочисленных покупателей. Увидев меня целого и невредимого, Курт обрадовался, а заметив смущение на моем лице, сказал:

— Es ist ihre Sicherheitsdienst? Mach dir keine sorgen. Wir haben auch so ein.

Курт по моей подсказке накупил деревянных крашеных ложек, матрешек, маленьких шкатулок, еще какой-то мелочи, потом объявил, что в пивном баре недалеко от метро Маяковская его ждут товарищи. Я было хотел раскланяться, но Курт ни в какую не хотел отпускать меня, уговорив пойти вместе в пивной бар, чтобы познакомить с другими немцами из их тургруппы.

В баре нас шумно встретили два толстых немца. Может быть, они были ненамного больше упитанного, но спортивного Курта, но «пивные животы» придавали им тяжеловесную массивность. Я отметил пунцовый цвет их лиц. Это не без основания: — стол, за которым они сидели, был заставлен пустыми и полными кружками пива.

Представляя меня, Курт с жаром расточал в мой адрес похвалы. Немцы кивали головами и приговаривали: «Gut, gut». Одного немца звали Пауль, другого Гельмут.

Они заказали пива и сосиски с капустой и зеленым горошком — для Курта и для меня. Пива я не любил, но пригубил, чтобы не обижать немцев; зато с удовольствием съел порцию сосисок и пару бутербродов с сыром.

В разговоре немцы все упирали на то, что они рабочие и «Wie ist es bei euch?.. Sozialisten».

Я соглашался: «Gut, gut». Но не верил: глаза немцев были лукавые.

— Wie mögen sie Leningrad? — спросил я из вежливости.

— Gut, gut, — закивали немцы.

Но неожиданно Гельмут сказал:

— Жаль только, что вы в блокаду уморили голодом целый миллион ни в чем не повинных людей.

— Мы уморили? — возмутился я.