Студент

— Поговорить всегда есть о чем, — не согласился Леран. — Только с вином как-то веселее. Студенты мы или нет? Даже в гимне поется «Гаудеамус игитур, ювенес дум сумус», что значит «Давайте веселится, пока мы молоды». Алик Есаков запел: «Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus! И все подхватили:

Post jugundam juventutem,
Post molestam senectutem
Nos habebit humus.

Гимн дружно допели до конца, и стало весело без вина. Тем не менее, вино пили, и поговорить нашлось о чем.

— Гимну кто научил? — спросил я.

— Морозов. Он, кстати, на инязе вместо Зыцеря языкознание ведет, — сказал Валерка Покровский.

— Животик не подобрал?

— Да ты что? Еще больше раздобрел. Даже щечки зарумянились, как у младенца, — засмеялась Маша.

— Но мужик хороший, — заметил Валерка.

— По крайней мере, не вредный, студента понимает, — согласился Леран.

— Вовка нос так и не выправил? — тихо спросил я у Маши. Нос у Вовки Забелина вызывающе смотрел вправо.

— А мне он как-то не мешает, — беспечно бросил Вовка, уловив каким-то кошачьим слухом мои слова. Мне стало неловко, но Вовку это совершенно не смутило.

— Его девки и с таким носом любят, — сказала Маша. — Настоящего мужчину, как известно, шрамы украшают. Правда, Вов?

— Истинная правда, — не стал отказываться Вовка.

— На кота он блудливого похож, — сказал Леран Еремин.

— Могу и обидеться, — серьезно ответил Вовка.

— Мальчики, не ссорьтесь. А ты, Леран, говори, да не заговаривайся. Одно дело — шутка, и совсем другое — хамство.

— Ну, извините, перегнул. А ты, Вов, не обижайся, что-то я сегодня не в форме, — признался Леран.

— Ладно, — согласился Вовка. — Сейчас поправим.

И он, открыв очередную бутылку, стал разливать вино по гладким стаканам с золотыми каемками. «Эра граненых стаканов закончилась», — пожалел я, подумав о том, что выпивки из граненых стаканов в прежние времена проходили веселее и демократичнее.

— Леран, убери книгу, а то ненароком вином зальем, — сказал Валерка Покровский.

На краю крышки рояля рядом с бутылками, яблоками, сырками и шоколадными конфетами «Василек» как-то некстати лежала книга. Я взял томик в руки, чтобы передать Лерану, и отметил название: «Дженни Герхардт».

— Ты, что-ли, читаешь? — спросил я Лерана.

— Да ну, это маман. Я до женских романов неохочь.

— Да что ты понимаешь? — обиделась за Драйзера Маша. — Книга и интересная, и поучительная. И о многом заставляет задуматься. А вам, мужикам, тем более полезно прочитать.

— Потому что Дженни родила без мужа? — насмешливо сказал Вовка Забелин.

— Потому что предрассудки, — пылко ответила Маша. — Дженни пожертвовала свою жизнь ради любимых мужчин, а Лестер оказался слишком слабым человеком, чтобы переступить условности своего круга. Он просто бросил Дженни.

— Так он за это и поплатился, потому что женился на девушке, которую не любил, — сказал я, чтобы поддержать Машу, близко принявшую к сердцу историю, рассказанную писателем.

— Я и говорю, что это не роман, а одни слезы, сантименты, которые так любят женщины, — сказал Вовка Забелин.

Я видел, что никому больше не интересна Дженни Герхардт, также, как и ее автор, и оставил эту тему.

Говорили потом о новых фильмах, которые шли на экранах кинотеатров. Восторгались недавно вышедшей в прокат «Судьбой человека» с Бондарчуком, смеялись, вспоминая кадры недавно появившегося на экранах фильма «В джазе только девушки» с Мэрелин Монро. Меня расспрашивали про Ленинград, про институт, вспомнили и мои рассказы в «Неве».

— Не зря ты уехал в Питер, — сказал Валерка Покровский. — Тебе же Зыцерь письма в универ, вроде, давал?

— Письма мне не пригодились. И без писем приняли, — ответил я спокойно, но меня задел его тон.

И вообще я отметил, что ко мне стали относиться хотя и с некоторым пиететом, но настороженно. От этого я чувствовал себя неловко, понимая, что для всех я уже, если не чужой, то и не свой.

Когда выпили все вино и стали соображать, где достать еще денег на выпивку, я положил на рояль двадцать пять рублей. Вовка Забелин полез целоваться, а я, сославшись на то, что обещал быть пораньше дома, со всеми попрощался и пошел к двери.

— Володя, подожди, мы с тобой, — окликнула меня Маша, которая тащила за руку Алика. Он не упирался, но лимоннокислое лицо его выражало недовольство.

— Пижон! — услышал я тихо сказанное вслед то ли Валеркой Покровским, то ли Лераном Евсеевым.

Глава 23

Петр Дмитриевич, Наталья Дмитриевна и Юрка. О Драйзере и его книгах. «Как пойдешь по Болховской…» Встреча с Милой. Запутанные отношения. Идем, «куда глаза глядят». Травяное ложе на склоне у монастыря. Приблудный щенок. Прощание без слез с душевной раной.

— Петр Дмитрич. Иди. Кто к нам пришел! Володя пришел. — Наталья Дмитриевна сияла, словно царский золотой червонец. Петр Дмитриевич вышел из спальни, днем служившей ему кабинетом, строгий и взъерошенный, словно с кем-то только что подрался.