Студент

Мы вошли в вестибюль здания. Московские высотки я видел только снаружи, но ни разу не был внутри их, и меня поразила роскошь. Огромный вестибюль украшали зеркала и роскошные люстры. Наверх вела мраморная лестница с ковровой дорожкой.

Скоростной лифт мгновенно доставил нас на шестнадцатый этаж, и Юрка позвонил в квартиру. Нам открыла немолодая миловидная женщина с гладкой прической тронутых сединой волос, собранных на затылке в пучок — домработница Поля, которая занимается хозяйством.

Поля дала нам комнатные тапочки. Мы толкались в просторной прихожей, когда к нам вышел Николай Дмитриевич в домашней пижаме. Юрка говорил, что у его дядьки детская травма позвоночника, но сказал он это как-то вскользь, и я пропустил его слова мимо ушей, не придавая им особого значения. Теперь я увидел низкорослого человека с заметным горбом и большой головой, вдавленной в плечи. На приятном смуглом лице сидели большие карие добрые и печальные глаза, настолько выразительные, что, казалось, живут сами по себе.

Юрка представил меня как своего друга и сказал, что мы немного отдохнем с дороги и поедем в Сокольники смотреть американскую выставку.

— Наслышан, наслышан, — сказал Николай Дмитриевич, с любопытством оглядывая меня, и решил:

— Давайте-ка, примите с дороги ванну, да позавтракайте, потом поедете.

Я укоризненно посмотрел на Юрку. Бог весть, что он мог наговорить про меня.

Мы приняли душ и устроились на диване в ожидании Николая Дмитриевича, чтобы сесть за стол, который накрывала домработница.

Николай Дмитриевич вышел парадно одетый. Пиджак украшали два знака лауреата Сталинской премии. Эти премии Николаю Дмитриевичу присуждали явно не за политические пристрастия. И я понял, почему он получил квартиру в высотке, мечте и зависти многих москвичей. В высотке жили преимущественно заслуженные работники авиационной промышленности и недаром она называлась «домом авиаторов». Квартиры здесь получали и другие заслуженные люди: высокие чиновники и ученые. А Николай Дмитриевич был доктором физических наук и работал в Академии наук. Юрка рассказывал, что в квартире дядьки имелся диковинный пылесос: шланг вставлялся в отверстие на стене каждой комнаты и мощная установка в подвале вытягивала всю пыль. В этом я мог теперь убедиться лично, а, кроме того, увидеть машину мойки посуды и даже мусоропровод. Удивительно, дома мы выносили мусор на помойку, которая располагалась, как и туалет, метрах в ста от жилища, а чтобы посуду в доме мыла машина, я даже представить не мог. Оказывается, такие машины уже выпускал рижский завод.

За столом Николай Дмитриевич расспрашивал меня об учебе, о Ленинграде. Я скупо отвечал на его вопросы, не вдаваясь в детали. В конце разговора он спросил, есть ли мне где ночевать.

— Переночую у нашего общего друга в общежитии. Сейчас это не сложно, потому что до учебного года еще целая неделя, — сказал я.

— Ну, если не получиться — милости просим к нам. Места хватит, — пригласил Николай Дмитриевич.

После завтрака Николай Дмитриевич отправился на службу, а мы с Юркой поехали на Стромынку искать Ляксу.

Комната общежития, где жил Алик, почти не отличалась от моей ленинградской. Разве что здесь разместились не шесть, а пять кроватей. На одной лежал с книгой в руках студент со всклокоченными волосами.

— Чувак, а где Алик Тарас? — спросил Юрка.

— В магазин пошел за пельменями. Ща придет, — лениво ответил студент, снова было уткнулся в книгу, но запоздало спросил:

— А вы ему кто?

— Друзья, — коротко ответил Юрка.

— А-а, — сказал студент и полностью отключился от процесса общения.

Лякса пришел скоро. Увидев нас, заулыбался. Мы обнялись.

— Есть будете? — Лякса открыл свою тумбочку и достал небольшую алюминиевую кастрюлю. При этом его сосед с видимым неудовольствием покосился в нашу сторону.

— Ели уже, — успокоил студента Юрка.

— Тогда мы с Федькой сами… Это мои кореша: Юрка и Володька. А это Федор, третий курс истфака, — представил нас Лякса.

Лякса сварил пельмени, и они с Федором быстро умолотили всю пачку, которую принес Лякса, — причем ели пельмени с батоном. После этого Федор снова завалился на свою кровать, но книгу, отложенную в сторону, обратно не взял и лежал так, неподвижно, как сытый питон. только что проглотивший что-нибудь вроде бородавочника. У Ляксы глаза приобрели маслянистый оттенок, и он тоже готов был лечь, но мы категорически не дали ему сделать это и сказали, что все идем сейчас на американскую выставку.

— Я у вас сегодня переночую… — забил заранее я свой ночлег.

— Да живи хоть неделю, — успокоил Алик.

— С пропиской, — подал голос Федор.

— Вечером отметим, — согласился я.