Студент (СИ)

- Мораль скучна, сюжет банален, - категорично высказался Юрка. - К тому же много событий, на которые отвлекаешься, а они по-настоящему не раскрываются с нужным драматизмом.

- Сюжет, может быть, и банален, но читается с интересом, и образ Дженни Герхардт выписан мастерски, - возразил я.

- А я и не спорю, что Драйзер мастер. Недаром его выдвигали на Нобелевскую премию. Я выражаю свое мнение по поводу именно романа "Дженни Герхардт", а поэтому и читаю "Финансист", "Титан" и "Стоик".

- Ну, в конце концов, я тоже с "большим удовольствием читал "Американскую трагедию", - признался я. - Хотя соглашусь с теми, кто считает "Дженни Герхардт" одним из лучших американских романов.

- "Американская трагедия" - вне критики, - сказал Юрка. - Гениальная вещь. Как можно это сравнивать с "Дженни Герхардт"!..

Мы с Юркой встречались почти каждый день. Гуляли по городу, говорили о литературе, спорили. По вечерам жизнь на нашем Бродвее, то есть Ленинской улице, по-прежнему бурлила, оставаясь центром притяжения молодежи, которая фланировала в обе стороны, но шли больше в сторону парка, к незатейливым развлечениям в виде летней эстрады с выступлениями редких гастролеров из Москвы или местной филармонии, бильярда, да танцплощадки.

До революции, и даже чуть позже, Ленинская улица называлась Болховской, а еще раньше и Большой Болховской, и Большой Дворянской, пока не утвердилось ее официальное название Болховская, потому что вела в сторону старинного города Болхова. Более ста лет назад на повороте к городскому саду проложили бульвар из двух аллей, а чуть дальше, на высоком берегу Оки, заложили сад и назвали "Публичным - для увеселения и отдыха народа". Эта часть с аллеями и "Публичным садом" до самой Монастырской слободы стала называться Садовой, что укоротило Болховскую улицу, но она по праву оставалась "красивейшей улицей города".

Может быть из-за того, что я немного знаю историю улицы, мне как-то не хотелось называть ее Ленинской, и на ум приходили стихи поэта Петр Потемкина:

Как пойдешь по Болховской

И свернешь направо,

Будет садик небольшой,

А за ним канава...

Прошло более полвека, название улицы Болховская сменилось на Ленинскую, но она так и осталась любимым местом для прогулок и отдыха молодых и не очень молодых жителей города.

Мы с Юркой шли вниз по улице и разговаривали о чем-то, как вдруг я почувствовал волнение, которое появилось неожиданно и стало раздражать мой мозг. Бессознательно, инстинктивно подчиняясь внутреннему голосу, я ускорил шаг и почти бежал. Юрка, так и не привыкший к моим странностям, еле поспевал за мной, недоумевая и пытаясь понять, что случилось, потому что я отстраненно слышал за собой эхо его слов: "Володь, ты куда? Что случилось? Да постой же ты!". Когда мы поравнялись с домом Маши, я остановился, будто наткнулся на каменную стену.

- Какая муха тебя укусила? - недовольно проговорил Юрка, догнав меня, и осекся. Из подъезда машинного дома выходила Мила. Мое сердце сначала замерло, потом забилось, словно несчастная птица, попавшая в силки. Мила увидела меня и остановилась в нерешительности, не зная, как ей быть, подойти или пройти мимо. Ведь нас больше ничего не связывало, потому что она теперь мужняя жена. Она стояла, такая родная и близкая, но чужая и недоступная как запретный плод. И мелкая обида, если она и шевелилась во мне змеино, растворилась в нежности, которая заполнила меня и лишила разума.

Я подошел к ней и обнял. Она не оттолкнула меня, словно ждала этого, уткнулась в мое плечо и заплакала тихо, содрогаясь всем своим хрупким девичьим телом.

- Ладно, я пойду, - сказал обалдело Юрка, но я его не слышал.

Мы с Милой шли вниз по улице, через мост, сидели в скверике возле банка, потом шли дальше и снова где-то сидели. Время для нас остановилось. Мы говорили и не могли наговориться.

- Тебе нужно домой, тебя ждет муж, - спохватился я.

- Он во Мценске. Я приехала одна. У меня хвост по истмату. Сегодня сдавала. Остановилась в своем общежитии.

- Кто он? - наконец я решился задать этот вопрос.

- Учитель в школе. Физик. Наши семьи дружили. Мы учились в одной школе, но он на пять лет старше.

- Юрка Богданов говорил, что за тобой ухаживал какой-то Эдик Платонов с пятого курса.

- Мало кто за мной ухаживал! - безразлично сказала Мила.

- Любишь?

- Нет, - слезы снова появились на глазах Милы.

- Зачем же выходила? - жестко спросил я.

- Мне было все равно. Ты мне за год не написал ни одной строчки. Ты меня бросил, - с упреком сказала Мила.

Я молчал. Что я мог сказать? Я был виноват. А мои нелепые доводы о том, что я человек не совсем нормальный, а поэтому ненадежный для семейной жизни, теперь мне и самому казались нелепыми. Юрка оказался умнее, когда возразил, что все люди разные, а мои способности не мешают мне оставаться нормальным человеком. Действительно, может быть, я человек и с каким-то особым психическим складом, но ненормальным меня вроде никто не называл.