Студент (СИ)

Уже далеко за полночь мы оказались у моего жилища на Советской. Мы шли с Милой куда глаза глядят, но инстинктивно я, сам того не ожидая, вышел на свою улицу. Как всегда, здесь стояла темень, и лишь одна лампочка освещала небольшой пятачок вокруг столба, на котором висела. Вечером свет из окон падал на условные тротуары, заросшие травой, но теперь окна спали. Луна пряталась за облаками, но вдруг выплывала из-за них, рассеивая сумрак ночи, тускло и неясно высвечивая дома и деревья, а в тени их оставляя тьму.

- Есть хочешь? - спросил я Милу.

- Хочу, - просто сказала она.

Я не решился пригласить ее в дом. Я и так переступил негласное моральное право, по которому должен был оставить Милу в покое, но это оказалось выше моих сил. Ее образ жил во мне, и память постоянно возвращала меня к ней. Я думал, что справлюсь с этим наваждением, но, увидев ее, понял, что не могу устоять. Это чувство оказалось сильнее меня. Видно слаб человек перед данным нам в дар или в наказание чувство любви, которое несет страдания и которое лишает нас разума.

Я принес хлеб и яблоки - все, что нашел дома. Мы сидели на скамейке во дворе и ели, а потом шли дальше. Уже забрезжил рассвет, когда мы перешли по деревянному настилу понтонного моста на другой берег Оки. За мостом дорога, мощенная булыжником еще во времена писателя Лескова, шла в гору, справа ютились невзрачные домики Монастырской слободы или просто Монастырки, дальше дорога вела к загородным просторам с ипподромом, где проходили лошадиные бега, а слева кирпичные выбеленные стены прятали Свято-Успенский монастырь. Мы устали и свернули на холмы у стен монастыря. Зеленые ковры холмов и густые заросли кустов, липы с роскошными кронами и березы, свесившие свои кудрявые ветки почти до земли, манили негой и располагали к отдыху. Мы сели на мой пиджак и наши губы сами потянулись и нашли друг друга. И не осталось ощущения стыда в наших объятьях, потому что мы имели право принадлежать только друг другу и никому больше...

Я проснулся от холодного носа щенка дворняги, который тыкался в мое лицо, и тоненько скулил. Щенок искал хозяина и решил пристать к мирно почивающим на травке. Собаки хорошо чувствуют тех, кто им не причинит зла. Мила открыла глаза и села. Щенок подбежал к ней. Она погладила его, и он опять заскулил, то ли жаловался, то ли хотел есть. Солнце уже поднялось значительно над горизонтом, и мы пошли назад, приманив щенка свистом. Щенок послушно шел за нами, и вдруг она остановилась, озаренная решением и заговорила торопливо:

- Я уйду от него. Я больше так не смогу. Я буду ждать тебя. Я буду ждать тебя, сколько бы не прошло времени, я буду ждать даже, если ты не захочешь вернуться.

В глазах ее не было слез, но слова выражали решимость. Я молчал. Я не знал, как ответить на это неожиданное, скоропалительное решение, но понимал, что сейчас ей руководило просто слепое чувство, разбавленное женской сентиментальностью...

Щенка мы сдали с рук на руки Мухомеджану.

- Вы чего в такую рань? - удивился Алик, но щенка взял в руки и тот лизнул его в щеку.

- Куда он мне? - он поставил щенка на пол.

- Будешь с ним на рыбалку и в лес ходить, - сказал я. - Не хочешь, пристрой его к кому-нибудь из пацанов. Я бы взял, да мне некуда.

Я проводил Милу. Чем ближе мы подходили к ее общежитию, тем большее смятение от неминуемого расставания испытывал я, а она шла молча, понурив голову, и я чувствовал, как ее охватывает нервная дрожь.

- Мы вечером увидимся? - как-то робко спросила Мила.

- Нет. Сегодня я уеду. Так будет правильно, - твердо сказал я. - У тебя будет время подумать и принять верное решение. Без меня тебе это будет сделать проще.

Я обнял Милу, поцеловал и, не оглядываясь, пошел назад. "Do not cut the cat's tail in parts" - подумал я и прямиком пошел к Юрке, заявив, что вечером мы уезжаем. Юрка поворчал и согласился.

Глава 24

Сталинская высотка на площади Восстания. Ученый дядя Юрки, Николай Дмитриевич. Квартира на зависть обывателя. У Ляксы в общежитии. Американская выставка. Компьютер на транзисторах. Автомобили с космическими формами. Абстрактное искусство. Джексон Поллак и Гастон Лашез. Пепси-кола, которая понравилась Хрущеву. Мы и Космос или Америка и сытый мещанский быт. "Не надо идеализировать Америку".

С вокзала мы поехали к Юркиному дядьке Николаю Дмитриевичу, у которого остановился Юрка. Николай Дмитриевич жил в сталинской высотке на площади Восстания. Мы вышли на станции метро Баррикадная, и я увидел эту высотку в двадцать четыре этажа, увенчанную шпилем с пятиконечной звездой, и с двумя крылами с башенками. Фасад украшали скульптуры. Сразу в голову пришли строчки из "Дяди Степы Михалкова":

Шли ребята мимо зданья,

Что на площади Восстанья.