Студент (СИ)

Отцу старый товарищ КП - Константин Петрович - подарил том только что вышедших избранных стихов Есенина, которого отец очень любил и который не то чтобы запрещался, но увлечение его поэзией не поощрялось. В школе нам говорили, что Есенина читать не нужно, потому что он хулиган, пьяница и психически больной человек, а поэтому и его поэзия сплошная похабщина и разврат. На это отец прочитал мне несколько стихов Есенина, которые восхитили меня. Стихи воспевали русскую природу, говорили о чистой и светлой любви. От этих стихов веяло ароматом полей, запахом свежескошенной травы и деревней с ее нелегкой крестьянской жизнью. Стихи казались простыми и незатейливыми, но в них слышалась музыка, и их хотелось петь. Я не предполагал, что отец так хорошо знает Есенина, но понял, что его роднят с ним их деревенские корни. Когда отец читал "Возвращение на родину":

"Я посетил родимые места,

Ту сельщину,

Где жил мальчишкой,

Где каланчой с березовою вышкой

Взметнулась колокольня без креста",

и дальше:

"Отцовский дом

Не мог я распознать:

Приметный клен уж под окном не машет,

И на крылечке не сидит уж мать,

Кормя цыплят крупитчатою кашей",

я видел грусть в его глазах. Ведь это поэт писал и про него. И "Письмо от матери" про него. А "Русь"? Которая кончалась так:

"Ой ты, Русь, моя родина кроткая,

Лишь к тебе я любовь берегу.

Весела твоя радость короткая

С громкой песней весной на лугу".

Разве мог это написать психически больной человек! И я теперь уже не верил, что поэт с такой чистой душой и такой любовью к Родине, мог писать похабщину и что его стихи сплошной разврат.

Конечно, отец предупредил меня, чтобы я больше помалкивал, если где-то зайдет разговор о Есенине. И не нужно кому бы то ни было знать, что у нас об этом поэте свое особое мнение. Мы с отцом уже были научены горьким опытом настороженного, если не сказать враждебного, отношения к моим, выходившим за рамки общеизвестного способностям, которыми я обладал, будучи подростком, и осторожность как-то уже стала нашим естественным образом поведения, что помогало избегать неприятности...

Вечером я зашел к Юрке Богомолову. Мне открыла Наталья Дмитриевна. Увидев меня, обрадовалась.

- Володя пришел. Вот хорошо, что пришел.

И зашептала:

- А у Юрика - девка. Ну их совсем. Уж два часа сидит... Замучили девки. Сейчас Маша. Эта, правда, хорошая, вежливая.

- Мам, кто там? - подал голос Юрка.

- Володя пришел, - елейным голосом ответила Наталья Дмитриевна.

Из своей комнаты вышел взъерошенный Петр Дмитриевич.

- Петр Дмитрич, это Володя пришел, - доложила Наталья Дмитриевна.

Петр Дмитриевич пробурчал что-то вроде приветствия и снова скрылся в комнате.

Вышел Юрка, в комнатных тапочках и в расстегнутой рубашке поверх брюк. Поздоровался. Торопливо сказал:

- Иди к Ляксе. Он дома. Я сейчас Машку до автобуса провожу и приду.

У Ляксы я похвастался Есениным. Ведь, чтобы купить книгу, несмотря на большие тиражи, нужно было её доставать или стоять за ней в очереди.

- Отцу подарили, - сказал я. - Наконец издали.

- Почему "наконец"? - усмехнулся Лякса. - Его и раньше издавали.

- Ну, как же, всем известно, что он считался запрещенным и что за чтение его стихов могли привлечь, - сказал я.

- С "есенинщиной" боролись, считая его поэзию упаднической и вредной, но стихи издавали.

- Как это? - удивился я.

- Не знаю. Знаю только, что с 28-го года он издавался почти каждый год вплоть до выхода этой твоей книги. Если не веришь, у меня есть список.

- А как же статья? Ведь действовала же 58 статья, по которой за чтение стихов Есенина могли посадить, - напомнил я.

- Вряд ли просто за стихи, - покачал головой Лякса. - Конечно, в школе "Москву кабацкую", например, никто б читать не разрешил, но учителя за чтение ученикам Есенина при Сталине, я думаю, могли бы и посадить.

Пока мы говорили про Есенина, пришел Юрка.

- Да тогда много что запрещалось, - сказал Юрка, когда Лякса рассказал ему о нашем разговоре. - Вспомните Ахматову и Зощенко. Как их после войны Жданов раздолбал. Мол, Зощенко высмеивает советские порядки и советских людей представляет чуть не идиотами, а Ахматова своей безыдейной поэзией вообще наносит вред.

- А их начали долбать еще раньше, так что к этому все шло, - заметил Лякса.

- Зощенко многим не нравится, - сказал я. - Моя знакомая библиотекарша, куда я хожу, сказала мне как-то про него: "Господи, как можно такую пошлятину читать!"

- А это с какой стороны посмотреть, - усмехнулся Юрка. - Зощенко, конечно, не Чехов, но классик.

- Лично я тоже никакой пошлости в рассказах Зощенко не вижу, - согласился с Юркой Лякса. - Твоя библиотекарша ничего не поняла или не так читала Зощенко.

- Вот именно. Не дураки же были Алексей Толстой и Тынянов, когда давали Зощенко оценку как классику, - подтвердил Юрка.

- Прибавь сюда еще Олешу и Маршака, - вспомнил Лякса.

Глава 10

В деревню к бабушке. Наше "Белое безмолвие". Радость встречи. Еда из русской печки. "Сейчас жить можно". "Охота". Банька.