Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы

Это показание Мищенко подтвердилось найденными у него в комнате записной книжкой и рукописью сочинённого им рассказа «Роза и терновник».

В записной книжке под датой 21 февраля записано:

«Ничего… опять ничего!.. В одиннадцатом часу решил войти во двор: его окно не освещено. Пошёл в сад: вместо красной занавески – чёрное пятно. Значит, уехали вместе; верно, к 3. М. Значит, сегодня нельзя. Посмотрим, что будет завтра… Но неужели же придётся совершить все в комнате!..»

Под датой 22 февраля:

«Все кончено… Я убил его. Пишу в Басманной части, куда немедленно заявил обо всём. Туда поскакали. Что-то там?!!»

По делу вызваны шесть свидетелей, в их числе: отец Мищенко, потерпевший Александр Крушинский, его жена, брат-студент и отец их. Самым интересным и важным свидетелем является, без сомнения, отец подсудимого профессор-филолог Мищенко. «В сыне своём, – сказал на суде профессор, – всегда замечал некоторую наклонность к рыцарству, но объяснял это, вообще, его нервностью и болезненностью. Когда он окончил гимназию, то заявил мне, что в университет не поступит, а намерен сам зарабатывать себе хлеб, чтобы не обременять отца расходами. Я намерение это одобрил, но спросил его, какой труд он думает избрать. Тогда он открыл мне, что хочет поступить в труппу артистов. Я воспротивился этому, но он стал упрашивать меня, уверял, что антрепренёр этой труппы человек в высшей степени образованный и интеллигентный, что он меня познакомит с ним, что труппа эта устраивается на хороших началах людьми семейными и т. д. В конце концов я дал своё согласие, но труппа почему-то распалась, и эта его мечта не осуществилась. Вскоре затем сын опять объявил мне, что в университет он не поступит, а пойдёт на военную службу. „Я не понимаю, – говорил он, – как могут русские спокойно сидеть дома, когда в Китае их братьев бьют!“ После некоторого протеста с моей стороны я опять дал своё согласие. Мы поехали с ним в Киев. Пробыли там месяца два, и он раздумал ехать на войну, решив, что „не стоит“. Тут он уже выразил желание поступить в университет. Я хотел его видеть на естественном факультете, а он, напротив, тяготел к юридическому. Поступил он всё-таки на естественный. С Крушинскими он знаком с детства и часто бывал у них. О своих отношениях к жене Крушинского он подробно мне не рассказывал, но так отрывочно сообщал, что у них очень хорошие отношения и что муж обращается дурно с ней, и она очень страдает. Случалось, что и Крушинская жаловалась мне на обращение с ней мужа. Зная натуру своего сына, я уверен, что он, видя женщину молодую, добрую, стал ею увлекаться, и зная, что она страдает от мужа, способен был решиться освободить её и пожертвовать собой. Я замечал, что он был к ней нежен, она отвечала ему тем же, но так как они были люди свои, то я не придавал этому особенного значения. До шестого класса гимназии сын мой учился очень хорошо, но с переходом в шестой класс охладел к гимназическим учебным предметам и стал увлекаться чтением, преимущественно беллетристикой. У него появилась наклонность везде записывать свои впечатления, и я знал, что он что-то пишет в тетрадь. В это же время он ранил себя выстрелом из револьвера в левый бок, болел две недели, но причину этого поступка так и не объяснил. Характер у него, вообще, был неровный. Часто он бывал груб и резок даже и со мной. Эгоистичен он без сомнения, но бывают у него и великодушные порывы. Во время студенческих волнений он проявлял стойкость и верность своему слову, удивлявшие меня. Однажды он прекратил знакомство с товарищем за выражение того: „Слуга – не человек“».

После показания профессора Мищенко дал своё объяснение подсудимый.