Это было счастье. Расплата должна была наступить… Расплата длилась два года, два долгих года. Женщина продолжала любить. Она всё простила ему и ждала, что он возвратится. Но он являлся ей только ночью в кошмаре. Он преследовал её в мрачном коридоре среди чудовищ и красного полумрака, в карете – везде! Часто она видела его бледное и больное лицо с чёрными глазами среди густой зелени окружавших её цветов.
А четыре роскошные стены душили её в своих объятиях. И по-прежнему рыдал рояль…
С этой женщиной я познакомился, и она стала рассказывать мне о себе, рассказала всю свою жизнь и все муки. Я стал бывать у неё часто. Она играла мне вальсы Шопена и сонаты Бетховена. И я забывался, когда сидел у неё: слишком всё это было фантастично… А дома я мечтал о ней как о женщине иного мира. Вся жизнь моя раскололась надвое: реальный и грязный мир, который окружал меня, и тот – другой, где были только красота и звуки, и женщина, сиявшая в гармонии небесных аккордов… В таком настроении я на лето уехал в «сосновый лес». Мы переписывались. И в письмах я ещё глубже прочувствовал её мягкую, нежную, чисто женскую душу.
Я получал её письма, когда любил другую (а быть может, и не любил? Не знаю! Не знаю! Этот вопрос мучит меня). Она всегда стояла вдали дивной статуей, на которую я молился и о которой мечтал. И, когда ночью в полубезумном состоянии я покидал одинокую дачу среди соснового леса, я ободрял себя мыслью:
Вперёд! На новую жизнь!
Новая жизнь?! Она началась в сентябре. Я стал чаще видеться с той, о которой мечтал. Конечно, я только бывал у неё, больше мы нигде не виделись… Близкое соприкосновение с человеком создаёт шипы и острые колючки. Что-то недоговорённое, недосказанное всегда остаётся после этих свиданий. Что-то хочется, хотя никогда не знаешь, чего именно… Мы редко бывали одни. Всегда несколько человек присутствовали. И я уходил раздосадованный, почти страдающий.