Студзянки

Танкисты заняли места в машинах и двинулись по дороге. Она немного извивалась, а это мешало постоянно вести наблюдение за тем, что делается впереди. Но с другой стороны, это было и хорошо, поскольку их переход происходил более скрытно. За одним из поворотов сержант Леон Гринберг — в гражданке он был часовым мастером, а сейчас — заряжающим на танке 115 — вдруг увидел впереди машины разбитое 76-мм орудие. Взрывной волной от снаряда тела двух убитых артиллеристов были отброшены к деревьям. Дальше, у молодых сосенок, передвигались три темные башни танков, которые имели неясные очертания на фоне тучи густого дыма.

Леон выругался и схватил снаряд, забыв о том, что орудие уже заряжено.

— Съезжай вправо, — услышал он в наушниках спокойный голос хорунжего.

Приказ касался не только механика-водителя, но и его, Леона. Марек толкнул заряжающего в плечо, чтобы того не задело при откате орудия, легко повернул башню и выстрелил.

Снаряд в цель не попал. Гринберг без команды зарядил следующий. Механик-водитель, сержант Езерский, поставил машину под толстой сосной, чтобы заслонить правый борт стволом дерева. Радист, который в прицеле видел фигуры бегущих немцев, короткими очередями сек сосенки, закрывавшие сектор обстрела.

Сжав зубы, хорунжий старательно измерил расстояние до ближайшего танка, целясь в башню, которая разворачивалась стволом в его сторону. Немец несколько замешкался, и Марек нажал на спуск. Пыль, поднятая волной, заслонила черный крест на броне. Однако Вайсенберг, хотя и с опозданием, все же понял, что попал в танк: машина задымилась. Среди канонады Вайсенберг уловил звук танковой пушки сержанта Наймовича и подумал: «Старик не подведет, режет по фрицам». Назвал сержанта «стариком», хотя оба были с одного года.

Он выпустил несколько очередей из пулемета, чтобы отогнать подбежавших гренадеров, а когда поднял ствол, увидел через прицел, что, хотя два танка в рощице и горят, количество немецких машин все увеличивается: их уже не три, а пять шли, приминая на ходу сосенки, в атаку. Хотя все это происходило на Висле, а не в Испании, он подумал: «Но пасаран! Сейчас по другому врежу».

Танк сержанта Юзефа Наймовича объехал слева разбитое орудие, остановился на краю треугольной лысины, выжженной пожаром. Радист плютоновый Леон Грешта, тот самый, который, когда шел в строю, взмахивал левой рукой, ставя левую ногу, увидел на расстоянии не более ста метров группу гренадеров с панцерфаустами. В спешке он выпустил очередь очень низко, но, не снимая пальца со спуска «Дегтярева», легким движением плеча приподнял ствол, и фрицы по-смешному, как при замедленной съемке, начали вращаться на месте, подгибая колени, и падать на испепеленную землю.

Наймовнч, прикрытый в первый момент огнем танка 115, сначала выпустил один за другим три снаряда, а теперь резал из пулемета. Заряжающий капрал Вашкевич подумал, что «старик» понапрасну горячится. Смрад от пороха наполнил танк, в башне не хватало воздуха, очевидно, какая-нибудь ветка засорила вентилятор. Павел приоткрыл люк, чтобы они не задохнулись. Приподнимая крышку, он справа, метрах в тридцати, увидел танк, окутанный дымом.

— Вайсенберг горит! — крикнул он.

Наймович скомандовал механику-водителю:

— Назад!

Сержант Юзеф Павловский, львовский шофер, с начала войны сражался в рядах Красной Армии. В сорок первом был ранен под Ленинградом. Сейчас он сказал командиру:

— К черту! Следи, чтоб не прошли.

Наймович вернулся к прицелу и опять стал бить по немецким танкам, которые уже не шли вперед, а только огрызались с места. Это продолжалось минут десять, а может, полчаса — никто на часы не смотрел. Дымом заволокло всю поляну, трудно было находить цель.

Сзади вдруг раздалось «Ура!». Павловский без команды прибавил газ, несколько метров сопровождал контратакующих советских пехотинцев, чтобы им было веселее идти, и, заметив широкую, плоскую воронку от бомбы, остановился в ней.

Немецкие танки начали отходить — часть назад, часть глубже в лес, на юг. Сквозь дым трудно было смотреть. И пока фигуры отступающих были видны, их гнали огнем.

Когда возгласы пехотинцев удалились и вокруг немного стихло, Наймович в башне присел на корточки, наклонился к механику и положил ему в руку кисет с табаком, сшитый из тонкой кожи. До этого он с ним никогда не расставался.

— Возьми на память, — сказал он. С его потемневшего от пыли лица капали крупные капли пота. — Ядзя вышивала, когда я уходил на войну.

— Получил от жены — береги. Мне и козьей ножки хватит. — Павловский взял большую щепотку табаку, а подарок возвратил назад: он знал, что это единственная вещь, оставшаяся у сержанта из дому. — Пойду посмотрю, что стало с Вайсенбергом.

Долго не пришлось искать. Между деревьями прямо вверх клубами поднимался черный дым, над верхушками деревьев легкий ветерок наклонял столб дыма в сторону переправы через Вислу. Машина Вайсенберга горела. Раскаленная броня не позволяла подойти близко, а на расстоянии нескольких метров вообще многого не увидишь. Танкистов нигде не было видно: или успели выскочить, или навсегда остались под броней.