Стукач и его палачи (СИ)

- Зато «кололся» легко,- вступил в разговор майор Панкратов. – Бывало, придёт в отдел заявительница. Мы ещё сном и духом не знаем, только предполагаем, кто мог грабить. Задерживаем Уразова и начинаем лепить горбатого: Расскажи, мол, как до жизни такой дошёл? А он ресницами хлопает, пускает слезу и уверяет, что в этот раз ошибочка вышла.

- Как же,- говорим, - ошибочка, если тебя гражданочка нарисовала, ну вылитая копия ты. Да свидетели нашлись, которые тебя в это время видели. Так что «колись»!

И Уразов «кололся». Не забыв при этом поклясться, что такого больше не повторится. Правда, после таких обещаний он ещё три ходки к хозяину сделал.

- А чего же он, выйдя на свободу, в Белозерск не вернулся? - спросил Зотов.

- Да тут такая история вышла,- продолжил оперуполномоченный Панкратов. – Заявили разбой. Преступников было несколько. Да и потерпевшим оказался мужчина. Чувствуем по почерку – не Уразова работа. Но подумали: чем чёрт не шутит, может, скорешился с кем-то. Вдвоём, говорят, и батьку легко бить. Ну и вытащили его в нашу контору. Начали опять с жизни, до которой он дошёл. А он возьми и скажи: « Так это же не я был, я только видел, а разбойничали те то и те то». Проверили. Подтвердилось. Естественно, состоялся суд, и на нём наш Уразов как основной свидетель. Разбойники, как увидели, кто в свидетелях, от возмущения пол в клетке «обезьянника» заплевали. Ну, а когда Уразов пришёл к хозяину в пятый раз, там эта история только ленивому не была известна. Убивать его не стали. Но, ходят разговоры, что его опустили. Вот он по освобождению, видимо, и рванул из Белозерска.

- А колония, где отбывал наказание Уразов, от Белозерска далеко?- поинтересовался Зотов.

- Здесь, непосредственно в черте города,- ответил Панкратов.

У оперуполномоченного Белозерской ИТК, капитана внутренней службы Зиновьева в кабинете находился заключённый. О цели приезда Зотова, Зиновьев уже был предупреждён.

- Присаживайся!- сказал он гостю. – Только прошу прощения, сейчас вот проведу воспитательную работу. Думаю, тебе тоже будет полезно послушать. А то у некоторых наших теоретиков бытует мнение, что раз освободился человек, а потом снова принялся за старое, виноваты сотрудники колонии: плохо занимались воспитательной работой. Вот Иван Артемьевич Зыков освобождается. К нам это уже его четвёртая ходка. Сорок семь лет мужику. И никакой профессии. Самое обидное, что он никаких выводов для себя так и не сделал. Хотя голова не опилками набита. Анекдот если расскажет, вся колония за животы держится. И стихи сатирические сочиняет о начальстве.

- И, заметьте, о себе тоже, - не удержался Зыков.

- Это правда, - согласился оперативник. Только с каким самолюбованием! Хотя чем любоваться? Иван Артемьевич вор-профессионал. И чует моя душа: освободится и снова примется за старое. Предсказуем и финал: пятая к нам ходка.

У того, кого Зиновьев назвал Иваном Артемьевичем, улыбка до ушей. Словно почти два десятка лет он провёл не на нарах, а в каком-нибудь санатории.

- Так, гражданин начальник, светлое будущее, о котором вы говорите, конечно, хорошо, только там, сколько тёмных пятен! Попадёшь в такое – затянет, как в омут.

- А ты уходи от этих тёмных пятен. Тем более, что для этого нужно всего лишь желание. А у тебя, судя по всему, его нет. Все твои ходки к хозяину за «доброе утро».

- Неисповедимы пути Зыкова, гражданин начальник.

- Значит, при освобождении примешься за старое?

- Почему же за старое? Адресок и хозяева будут другие.

- Вот видишь, Сергей Викторович,- обратился оперативник к гостю,- он каждый раз так «шутит» перед очередным освобождением. А спустя непродолжительное время снова возвращается сюда. Если бы не заключение психиатрической экспертизы, сказал бы, что он – клептоман.

- Романтик я, гражданин начальник. И заметьте, очень интеллигентный. Прежде чем зайти к спящим хозяевам, я, как порядочный джентльмен, разуваюсь у порога, чтобы, не дай Бог, не нарушить сон хозяев. Кошачьими шажками, на цыпочках, подхожу к двери, легонько, чтобы не скрипнула, открываю. И, так же неслышно, ухожу.

- Не забыв прихватить ценности, - напомнил Зиновьев.

- Так в том вся романтика и заключается, чтобы, взяв ценности, никого не разбудить.

- Колыбельную, часом, при этом не поешь?

- Это бы было оригинально, гражданин начальник. Я в следующий раз постараюсь этой подсказкой воспользоваться.

- Да-да! – покачал головой Зиновьев. – Палец тебе в рот не клади. Но тайно проникать в чужое жилище, воровать, а потом реализовывать чужую вещь – это уже не романтика, а преступление.

- Нет, гражданин начальник, это уже издержки производства.

- Философия у тебя, однако…

- Вот, гражданин начальник, вы даже понимаете, что это своеобразная философия. А наш гуманный суд за мои философские воззрения, интеллигентность и романтику отправляет в лишённые всякой романтики места. И что мне здесь остаётся делать? Использовать свой дар рассказчика анекдотов да частушки сочинять.

- Так это твоя, о пшенице и обезьянах?

- Какая?

- А вот эта:

Летят перелётные птицы:

Косыгин, Хрущёв, Микоян.

Везут они в Кубу пшеницу.