Ступая по шёлку

Когда же срок семи дней истёк, утром её Царь и господин прислал вслед за ушедшей по шёлку Царицей подарок — целый ларец жемчуга. Жемчужины были разного размера, но все одинакового цвета льна, как волосы Айолы. Главный евнух сказал, что из жемчуга следует сделать украшения для волос и украсить мантилью. Оставшийся жемчуг можно пустить на любые украшения, которые пожелает Царица. И больше она своего Царя и господина не видела. Целые дни она проводила одна, в компании старухи и ручного зверя. Айоле вовремя приносили пищу, и если она желала что-то определённое на ужин или обед — ей всегда доставляли это. Запрет был только на вино, старуха сказала, что жёны не пьют вина, потому что в любой момент могут носить в своём чреве ребёнка, Царице же, чьё прямое предназначение — родить наследника Дальним Землям, — и вовсе нельзя было пригубить вино. Айола никогда раньше не слышала, чтобы вино вредило младенцам во чреве матери, но не спорила. Ей не хотелось вина.

Иногда старуха рассказывала, что Царь уехал по делам, иногда говорила, что ночью он призывал к себе наложницу, и даже называла её имя, но оно мало что говорило младшей дочери Короля. Юной Царице было скучно, она учила новые слова на языке Дальних Земель, стараясь скрасить свой досуг, и вскоре могла составлять предложения и даже иногда разговаривала с мальчиком, который приходил после каждого приёма пищи и спрашивал о пожеланиях Царицы.

Утром она проснулась с тошнотой, никогда ещё Айола не ощущала подобного недомогания, голова её кружилась, низ живота болел, несколько раз пища, принятая младшей дочерью Короля, вышла через рот, ей казалось, что у неё началась лихорадка. К обеду она увидела следы крови на своём нижнем платье, их же увидела старуха и куда-то побежала. Вернулась она не скоро, когда солнечный свет уже почти не попадал на витражи в окнах её покоев, и сделала травяной отвар Царице. Айола не могла пить его, голова её болела, словно в неё налили раскалённую смолу.

— Государь зол, — шипела старуха. — Ты не понесла наследника, дитя моё, не понесла. Надежды всех Дальних Земель пошли прахом, ты разочаровала людей, разочаровала, ты вызвала гнев своего Царя и будешь наказана.

Старуха ходила вокруг кровати, на которой лежала Айола и уже плакала, прячась в высоких подушках, и слушала, как может быть наказана Царица за подобный проступок, и насколько зол её Царь и господин.

Вырвут ли у младшей дочери Короля ногти или язык, старуха сказать не могла, но была уверена, что так и будет, но это было предсказуемо. Ведь бедра Айолы не широки, грудь неразвита, а сама Царица настолько неумела и некрасива, что Царь Дальних Земель даже отказался от обучения своей Царицы, что является невиданным позором для Айолы. И пусть она молится, чтобы наказание её было скорым, и даже лишив её языка или отрезав грудь, Царь оставил бы её в живых, а если ей очень повезёт, то Царь и господин просто прикажет её высечь на площади за позор, принесённый Царю Дальних Земель. Айола уже не могла плакать и молилась своим Богам и духам, чтобы Царь поскорее сделал всё то, о чём говорила старуха, ведь ожидание смерти хуже самой смерти.

Резко открывшаяся дверь подбросила старуху и Царицу к потолку, Горотеон стоял у изножья кровати, лицо его было недвижимо, а взгляд ужасен. Старуха что-то запищала Царю, на что тот оттолкнул её со словами.

— Ты станешь говорить мне, своему Царю, где я могу находиться, а где нет? Вон! — и буквально вышвырнул старуху из покоев Царицы. Айола в ужасе смотрела на своего Царя и господина, но потом вспомнила и поклонилась ему в ноги, как и подобает рабыне, быстро встала — она не рабыня, — и, пошатнувшись, упала прямо в руки Горотеона. Он молча смотрел на неё.

— Я готова понести любое наказание, мой господин, — она покорно опустила голову и ждала его решения.

— В чём твоя вина, Царица?

— Я не понесла наследника для Дальних Земель, мой Царь и господин, вы вправе вырвать мне ногти и язык…

— Кто сказал вам это, Царица?

— Старуха.

— Поэтому вы боитесь меня сейчас?

— Я не боюсь, я виновна, вы вправе наказать меня любым приемлемым для вас способом, мой Царь и господин. — Её голова болела так сильно, что Айоле не хватало сил на страх. — Бёдра мои не широки, и грудь недоразвита, я никогда не смогу понести ребёнка, а если и понесу, то умру в родах, у меня было слишком много крови в первую ночь, люди говорят — это плохой знак.

— Это была кровь свиньи, для свиней, — он выплюнул слова. — У линариумских дев не бывает много крови или не бывает вовсе.

Айола смотрела на лицо своего мужа, с которого впервые слетела маска непроницаемости, но боль отвлекла её, и она закрыла глаза.

— Как же вы поняли, что я девственна, мой господин? — страшное подозрение стало прокрадываться сквозь пелену боли.