Ступени любви

Лучия была огорчена и расстроена, и понимала причину угнездившейся в ней боли. Мессир Энрико Крочиато показался ей удивительно обаятельным человеком. Настоящий рыцарь и изящный кавалер. И как любит Чечилию! Как ласков к ней… «Моя Кисочка…» А как смотрел на свою жену мессир Лангирано! Лучии хотелось плакать, но она знала, что граф не любит слёз и пересилила себя.

Чентурионе действительно не собирался ничего говорить девке. Синьор Оттавио сказал, что для ребёнка нужно, чтобы мать была весела, ничем не огорчалась, и он стремился исполнить любое её желание. Тут он сам заметил, что девка опечалена чем-то, и заволновался.

— У тебя ничего не болит? Что с тобой?

У Лучии болело сердце, но говорить об этом графу она не хотела. Она сменила тему.

— Ничего. А мессир Амадео и мессир Энрико ваши друзья?

Чентурионе удивился, но охотно ответил.

— Да, их отцы были вассалами моего отца, и они выросли в замке. Амадео я знаю с пяти лет, а Северино Ормани и Энрико Крочиато — сколько себя помню. Есть ещё Донато ди Романо, в монашестве — Раймондо. А сегодня мои друзья все породнились. Сестра Раймондо вышла за Амадео, сестра Энрико — за Северино, а вот моя сестрица, хоть могла выйти за кого угодно, предпочла Энрико.

Лучия улыбнулась.

— Она права. Мессир Энрико настоящий рыцарь. У него такой красивый голос, он так талантлив, так интересно рассказывает и прекрасно поёт, так обаятелен и учтив!

Феличиано было немного неприятно, что в его присутствии она столь лестно отозвалась о другом, но он усмехнулся.

— Этого не отнять. Он дамский угодник, с юности девицам нравился, да и сегодня с любой шлюхой раскланивается…

Это было ненарочито. Феличиано вспомнил Эннанту в их юности, и не понял, почему девка вдруг побледнела и умолкла, потом молча подошла к кровати, и легла, резко прервав разговор, Обидеть её он вовсе не хотел, и понял, что она приняла его слова на свой счёт, далеко не сразу.

Тут растерялся. Чёрт, он расстроил ее! Он же не хотел! Он же не о ней! Он вовсе не считал её шлюхой, зачем? Он взял его чистой. Он не хотел обидеть её! Но объяснить ничего не мог, она, кажется, уже засыпала, чего ж бередить-то? Чентурионе, растерянный и раздражённый, просто тихо сидел у камина, не зная, что делать, и лёг только тогда, когда услышал её мерное дыхание.

На Амадео Лангирано сцена в покоях Чечилии произвела двойственное впечатление. Он видел, что Лучия выглядит здоровой и роскошно одета, но явный испуг и быстрый уход при виде Чентурионе не понравился ему. Он недоумевал, но именно поведению друга. Женщина, которая носил твоё дитя, была в его глазах священна. Но Феличиано по-прежнему звал Лучию в приватных разговорах «девкой», и сам никогда о ней не заговаривал. Через несколько дней за трапезой на охоте в лесу Амадео поинтересовался этим у Энрико, который знал Феличиано лучше других.

— Почему так, Рико?

Тот поморщился.

— Он же развратник. Что ждать иного?

Амадео обомлел этим странным словам.

— Чино? Господи, Энрико, побойся Бога! Вы же гуляли вместе…

Крочиато не обиделся, но покачал головой.

— Да, нет, ты не понимаешь. Не в гульбе дело, Амадео. Клянусь всеми святыми, я никогда не влезал на сеновал с бабой, если не загоралось сердце. Я блудил, но не развратничал. Феличиано же не загорался никогда. Я знаю парней, вроде Гвидо Навоно, тот мог влюбиться в женскую грудь или ножку, так и женился, кажется, не на девке, а на красивой попке. Но Гвидо не развратник, а дурак. А Чино, прости меня, Господи, именно развратник, ему было абсолютно всё равно на какую лечь, и утонуть в разврате ему мешали только властолюбие и деятельная натура. Он любил управлять больше, чем баб покрывать.

— Но… он же способен любить! Он любил брата, он любит нас!

— На женщин это не распространяется, — Энрико погрустнел. — Мне жаль эту девочку, но он никогда её не полюбит. Не обольщайся. Сегодня тело его остывает, плотские порывы юности позади, но душа, которая не зажглась юностью, не воспламенится уже никогда.

— Бедная девочка…

— Чечилия и я — мы не позволим ему плохо обойтись с ней. Если он поступит… — Энрико замялся, — не по-рыцарски — я сам обеспечу ей возможность жить достойно.

Амадео пришлось удовольствоваться этими словами.

Март между тем был на исходе, и сам Амадео волновался все больше. Он заметно нервничал, ронял всё из рук, пугался призраков собственного воображения. Он хотел ребёнка, мечтал о нём, но теперь понимал, что самое главное для него — благополучие Делии. Господи, ну почему слабые женщины несут эту ношу, которую ты, как не хотел бы, не можешь облегчить? Вернувшийся из Болоньи шурин Раймондо успокаивал его. Нужно молиться — и всё будет благополучно, уверял он зятя. Его легкомысленная уверенность в удачном исходе родов только усугубляла беспокойство Амадео, но он следовал благим советам Раймондо и молился часами. Ожидание его пришлось на Страстную неделю, он трепетал, и скорбь от переживания мук Спасителя слилась в нем с личными скорбями и страхами. Господи, спаси и сохрани! На Пасхальной службе он молился истово, потом они с Раймондо разговелись и подняли тост за воскресшего Господа.