Ступеньки

Настоящие друзья — это те, с кем ты сам можешь позволить себе быть настоящим. И не получить потом тычки в спину, камень в огород, внезапный удар или укол. Такой удар или укол можно получить от родителей. В воспитательных целях они могут жестоко попрекать тем, что тебе больно слышать. «Воображаешь себя хорошей девочкой, идеальной дочерью — а полы не моешь». Или — «Оценки хорошие приносила из школы, а что толку? По жизни устроиться не можешь, все тебя будут постоянно задвигать и давать оплеухи». Да, родители тоже бывают злыми, как и дети.

Но друзья — никогда. Хоть и говорят, что друзья из большой любви к человеку должны его критиковать, но другие говорят, что критика — это как раз показатель желания самоутверждения за чужой счёт и эгоизма. Друзья всегда знают, где нужно сказать правду, а где она совсем не желательна и лучше применить ложь во спасение.

— А вот и ресторан «Русалка». Они что, здесь обосновались? Почти в центре города, — замечает Джейн.

— Да, здесь. Они загипнотизировали весь персонал и сидят тут несколько дней. Они могут перемещаться в пространстве, и этот ресторан они используют в качестве одной из своих баз.

— Обалдеть. Я так думаю, они прячутся в этой грязной мутной воде, — Пит с неприязнью покосился на плещущие волны реки Укосмо внизу под набережной.

— Или в канализации, в сточных водах, — хихикнула Джейн.

— Друзья, мы сейчас туда войдём. Я хочу узнать их намерения, оценить обстановку. Вы входите не сразу, задержитесь в дверях. Если я крикну «Эльфы», бегите, не думая вообще ни о чём. Если я крикну «Разбойники», спокойно заходите внутрь.

Сигналы «эльфы» и «разбойники» мы придумали, когда нам было лет по десять. Мы часами пропадали в лесопарке Хороший Путь и играли там в разбойников. Наши жилища располагались в ветвях деревьев. Эльфы были нашими врагами — теми, кто мог нас отлавливать. В случае нашей игры это прохожие, особенно чопорные педантичные приставучие бабулечки, которым до всего дело. Например, до того, почему чужие десятилетние дети лазают по деревьям. «Упасть и разбиться могуть, надыть ихним родителям пожаловаться!!!» Завидев таких бабулечек, мы кричали «эльфы!». Это было синонимом блатного слова «шухер».

Сигналом «разбойники» мы отмечали тех, кто потенциально мог стать нашими друзьями — таких же мальчишек-сорванцов. Но завидев нашу компанию, включающую целых двух девчонок, мальчишки не хотели с нами водиться.

Себя мы называли разбойниками. Мы воображали, что грабим богатых эльфов, их сокровища прячем в схроны — дупла. «Награбленным» называли то, что подбирали с земли — пуговицы, заколки, иногда серёжки и монеты. Ещё мы делали шалаши на земле, устраивая разбойничий лагерь, и «жили» в шалашах поочерёдно — то в одном, то в другом, а то ходили друг к другу в гости.

— Мы тебя поняли, — Пит похлопал меня по плечу. — Крикнешь «разбойники» — мы входим спокойно, чинно, как короли. Крикнешь «эльфы» — мы врываемся быстро, с ором и матом, как группа спецназа.

— Не правильно! Крикну «эльфы» — вы тихо и быстро убегаете и держитесь от ресторана как можно дальше, — поправляю я. — Ребята, вы же обещали, мы обо всём договорились! Как по вашему, лучше чтобы один из нас не вернулся с задания или сразу вся группа была угроблена?

— Чёрт возьми, ты рассуждаешь совсем как Стимвитз! — проворчал Пит.

— Мне пора идти. Надеюсь, вы выполните то, что требуется.

— Надеюсь, ты крикнешь «разбойники», — улыбнулась Джейн.

Ребята остались в прихожей ресторана, я прошла внутрь.

Мне надо понять, в каком состоянии Русалки, вступить с Петой в переговоры. Перехватить контроль. Намекнуть, что мои друзья как бы близко, но вне пределов её досягаемости.

Когда я вошла, шторм по-прежнему надвигался. Все Русалки выглядели так, будто на взводе. От каждой исходила наэлектризованность, злость. Больше всего этой злости исходило от Рины Вронски. Будто я виновата во всех её бедах.

Трёхглазая выглядела недовольной. Вот-вот заметает молнии. Но её недовольство, как мне показалось, адресовано не лично мне. Она не в духе сегодня, сама по себе. Лексаэлла выглядела слишком отстранённой, и в этом безразличии чувствовалось презрение, отвращение и малая толика остервенелой злобы. Будто её достало всё происходящее.

Блэки кровожадно ухмылялась. Она сидела на стуле, изгибаясь, выгибаясь, прогибаясь, закидывая ногу на ногу. Юбка слишком коротка. Кожа синюшняя. Мне показалось, что на её щеках и бёдрах проступают небольшие перламутровые чешуйки.

Пета Кирия стояла посреди. Уперев руки в боки, капризно вздёрнув нос, она окатила меня взглядом, полным ненависти и превосходства.

— Что, не сдюжила? — приветствовала она меня торжествующе и злорадствуя. — Я так и знала! Что у тебя кишка тонка привести сюда тех, кто заставит меня замолчать. Да у тебя, такой пригожей-расхорошей, тех даже и нет!

— Мне нужны гарантии, что сегодня в стенах этого заведения и за его пределами вы не тронете того, кого я знаю, — я попыталась сторговаться. Довод, конечно, трещит по швам: разве Русалкам писан закон?

Пета подтвердила это: