Стыдная тайна неравенства

Но в том-то и дело, что оставить НЭП означало бы оставить какое-то место в жизни страны состязательному принципу. Это означало бы, что лучшие крестьяне на своих хуторах могли бы производить больше других и быстро богатеть. Это означало бы, что распорядитель-собственник мог бы успешно соперничать с распорядителем-чиновником — ставленником всевластной компартии. Это означало бы, что лучшие инженеры, геологи, проектировщики, капитаны, агрономы получили бы возможность реализовать свои таланты и приобрели бы влияние и независимость, умаляя роль правящей партии.

Могли ли победившие низковольтные смириться с такой ситуацией?

II-2. СМЕРТЬ ВРЕДИТЕЛЯМ И ШПИОНАМ Большой террор в России

К середине 1930-х годов диктатура большевиков достигла апогея полновластия. Созданная Сталиным машина подавления держала под абсолютным контролем всё население страны. НЭП был отменён, с рынком покончено, экономическая независимость крестьянства раздавлена, внутрипартийная "оппозиция" разгромлена. Многие свидетели, вспоминающие те годы, говорят, что между 1935-м и 1936-м наступило какое-то странное затишье. Казалось, что отсутствие видимых внутренних противников и угроза извне должны привести, наконец, свирепую власть к перемирию с собственным народом, должны ослабить жестокость многолетних репрессий и прекратить преследования невинных людей.

И тогда-то и грянул Большой террор.

"Что произвело это необычайное событие?" — спрашивает Лев Толстой о войне 1812 года.1

"Что произвело эту непостижимую катастрофу?" — спросим и мы о Большом терроре в России 1937-го.

Сейчас есть целый ряд видных историков, которые находят рациональное объяснение даже для такого дикого этапа войны коммунистов против общества, каким явилось "раскулачивание". Они считают, что растущая экономическая мощь и независимость крестьянства создавали потенциальную угрозу власти партократии, поэтому она повела против крестьянства войну на уничтожение. Рос-сийский крестьянин был превращён в колхозника, то есть возвращён в крепостное состояние с обязательным прикреплением к месту жительства, так что отнимать у него плоды его труда стало намного проще. С этой точкой зрения можно спорить. Можно указать на то, что лишённая возможности какой бы то ни было политической органи-зации крестьянская масса никакой угрозы для партократии не пред-ставляла. Или что резкое падение сельско-хозяйственного производ-ства в результате коллективизации было чревато более серьёзными опасностями для власти коммунистов. Но, по крайней мере, на сегодняшний день слышны какие-то споры, ведётся какое-то аналитическое осмысление раскулачивания.

О Большом терроре не спорят.

Событие это до сих пор не имеет убедительного рационального истолкования. Оно продолжает ужасать нас не только своими масштабами, но и необъяснимостью. Зачем всемогущей коммунистической диктатуре понадобилось уничтожать миллионы своих лояльных подданных? Причём подданных нужных, полезных? Причём без видимой задачи запугать остальное население, ибо принимались все меры, чтобы скрыть масштабы происходящего? Причём накануне

надвигающегося столкновения со страшным внешним врагом — Германией, а может быть, и Японией?

"1937 и 1938 годы, — пишет Лидия Чуковская, — воспитывали в людях пожизненный ужас и притом некое равнодушие к собственному поведению, потому что судьба человека не очень-то зависела от его слов, мыслей, поступков. Человек круглосуточно пребывал в ужасе перед судьбой и, в то же время, не боялся рассказывать анекдоты и в разговорах называть чужие имена: расскажешь — посадят и не расскажешь — посадят… Написал письмо Ежову в защиту друга — и ничего, тебя не тронули; написал множество доносов, посадил множество людей, а глядишь — и тебя самого загребли… Трудность постижения действительности, никогда до того не существовавшей в истории, сбивала с толку и не учила разумно вести себя: чувство причин и следствий было утрачено начисто".2

В мировой истории каждый эпизод массового террора содержит по крайней мере один повторяющийся элемент: большинство натравливается на меньшинство. Отличаются они лишь приметой, по которой это меньшинство выделяется: инквизиция сжигает "еретиков и ведьм", Иван Грозный казнит "изменников", в Турции режут "неверных" армян, Гитлер уничтожает "расово неполноценных" евреев. Но каждый раз это меньшинство обладало каким-то имуществом, богатством, которое властителям было соблазнительно отнять. Стимул грабежа придавал террору подобие смысла.

В Большом терроре 1937-го года нет даже этого элемента. У расстрелянных, высланных, брошенных за лагерную проволоку не было ничего своего — всё, чем они владели, и так принадлежало коммунистическому государству. Их обвиняли в шпионаже, диверсиях, саботаже — но даже сами палачи, пытками вырывавшие эти признания, не могли всерьёз верить в них. Жертвы террора не понимали, за что и для чего их убивали. Не понимаем этого до сих пор и мы.