Суббота Воскресенского

Женя вспомнила, как недавно, когда Дан пригласил ее на выставку, она выбежала в комнату с телефоном и быстро посмотрела, что за выставка. Оказалось, действительно очень крутое событие – европейский и русский импрессионизм из музейного собрания и частных коллекций. Успокоилась, согласилась пойти. Женя до сих пор немного стеснялась своих образовательных пробелов. На фоне познаний Дана они казались ей огромными, хотя сам Дан никогда ни единым намеком не дал понять Жене об этом интеллектуальном разрыве между ними. Ни разу не поставил ее в неудобное положение. Наоборот, всегда был предельно аккуратен и легко сглаживал щекотливые моменты.

Однако к предстоящей выставке Женька все равно готовилась, знакомилась в Сети с картинами Моне и Мане (никак не могла запомнить, кто из них кто), не находила ничего красивого в Сезанне, предпочитая Боттичелли и даже подумывая о том, что надо как-нибудь с Ариадной заглянуть в Третьяковку. Там «Три богатыря» и «Мишки» с конфет.

Только теперь не факт, что все это получится.

Ариадна уехала в Рязань, а сама Женя скоро улетит в Сочи. Так что на суперкрутую выставку она уже, наверное, не попадет.

3

Дан знал, что не удержит Женю. Да и имел ли он на это право?

Кто он такой, чтобы пытаться лишить ее мечты?

Пусть и в таком виде.

Это ее жизнь, ее коньки, без которых Эжени не может. Все это Дан отлично понимал. Как понимал и то, что два-три месяца – всего лишь два-три месяца. Люди живут в разлуке и дольше. Гораздо дольше. Только почему тогда появилось это противное тянущее чувство?

Ощущение, что он ее теряет.

Каждый день. Понемногу.

Все последние дни Дан представлял себе песочные часы, которые начали пересыпать песок из верхней колбы в нижнюю. Время пошло.

И Женя была уже не здесь. Они больше не обсуждали предложение Циммермана, но она готовилась. Собранная, сосредоточенная, нацеленная на результат.

Во всяком случае, теперь Дан мог себе представить, какой была Эжени несколько лет назад.

Из Рязани она вернулась в половине десятого, одновременно уставшая, возбужденная и голодная.

– Знаешь что, – сказала почти с порога, – я тут подумала, может, не будем дожидаться той выставки в конце марта и махнем в твой Пушкинский завтра? Завтра воскресенье, у меня тренировка только до обеда. Ты как?

Все это было подозрительно, но Дан ответил только:

– Давай. Как раз отдохну от диссертации.

А с диссертацией намечались не просто проблемы – бои. Диссертация стала лишь предлогом для того, чтобы сцепились две силы – Назар и оппонент. Профессор надеялся на свою весовую категорию в мире науки, но, видно, недооценил ситуацию. Кроме гениальных мозгов существует еще такое понятие, как связи. Назар недооценил связи своего недруга.

Дан же думал, что теперь делать. При условии, что за каждое слово в своей работе он отвечал и откровенно резать и уродовать проделанный огромный труд не хотел. Весь день провел, выискивая незначительные места, которыми можно пожертвовать и переписать в угоду оппоненту.

Встреча на предзащите обещала стать непростой.

– Я сегодня говорила по телефону с Циммерманом.

Они сидели на кухне, Женя с удовольствием уплетала кусок отварного мяса с салатом из свежих овощей. Дан сидел напротив и пил чай.

– И как?

– Сказал, что до осени контракт подписывать необязательно. Можно ограничиться премьерными спектаклями и еще несколькими до тех пор, пока он не сформирует второй состав.

До осени.

Эжени, ты готова кататься до осени?

Конечно, готова, ведь это твоя жизнь.

Дан только теперь начинал понимать про деление людей на тех, кто любит, и тех, кто позволяет себя любить.

Женя позволяла. И ее невозможно посадить в клетку, даже самую комфортную.

– Вообще не представляю, как буду все объяснять Людмиле Борисовне.

– Ты обязательно найдешь слова, – проговорил Дан.

Песок из верхней колбы продолжал неумолимо падать в нижнюю.

Перед сном Дан ее любил, любил отчаянно, так, чтобы вспоминать эту ночь потом, когда она будет в своем Сочи. И так, чтобы она не думала о Сочи сейчас. Чтобы забыла, обо всем забыла, чтобы повторяла только его имя.

Пальцы путались в темных распущенных волосах, горячие губы ловили ее шепот, прикосновения обжигали, и все это было похоже на…

– Фламенко, – выдохнула Эжени ему в шею, крепко обнимая его за плечи.

4

Музей произвел на Женьку колоссальное впечатление. Причем даже не картины – статуи. Как только они вошли в Итальянский дворик, и Женька увидела огромного совершенного Давида – так сразу и застыла.

– Боже мой, – только и смогла выговорить она.

Потом были картины, бюсты, сокровища Египта. Но Давида ничто не могло переплюнуть. Даже слова Дана о том, что это копия, не испортили впечатления. Попробуйте сделать такую копию!

Весь ужас похода в музей состоял в том, что они целовались. Прятались за стенд, где их никто не видел, и, не смущаясь камер, целовались.

Тогда Женя впервые подумала, что они прощаются. Но потом подумала, что это глупости и что надо перестать думать. Иногда думать вредно.

Целоваться за стендами было почти так же классно, как и под лиственницами.

Главное, потом выйти из укрытия с умным видом и многозначительно сказать: