Субъективный словарь фантастики

Между Франкенштейном и Преображенским действительно много общего. Первый надеется вслед за Парацельсом и Ньютоном «приоткрыть завесу над ликом природы», «приобщить человечество к глубочайшим тайнам природы» и создать «новую породу людей», однако терпит неудачу и обвиняет себя в «самонадеянности и опрометчивости». Второму тоже не везет. В финале «Собачьего сердца» он использует те же выражения, что и предшественник. Профессор кается в том, что дерзновенно мечтал «об улучшении человеческой породы» и ошибался. «Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу», – говорит он своему другу и ассистенту Ивану Борменталю. Бывший Шарик, а ныне существо, взявшее имя Полиграф Полиграфович Шариков, – свидетельство фиаско ученого еще на уровне замысла. Новый Homo sapiens не выйдет из-под ножа хирурга. Можно придать псу человеческое подобие, но никому не удастся «из этого хулигана сделать человека».

При жизни автора «Собачье сердце» не печаталось и вплоть до 1987 года распространялось в СССР только в самиздате (см.). По словам Льва Каменева, который в 1925 году был еще членом Политбюро ЦК ВКП(б) и зампредом СНК СССР, Булгаков написал «острый памфлет на современность», который «печатать ни в коем случае нельзя». Через несколько месяцев рукопись изымут у Михаила Афанасьевича во время обыска, и выцарапать ее из ОГПУ автору удастся лишь три года спустя. Думаю, партийные чиновники были рассержены уже самой темой произведения, а не только его сатирической тональностью. Ведь Булгаков замахнулся на одну из главных большевистских идей – идею поэтапного «создания нового человека». В том же 1926 году, когда квартиру писателя обыскали, «Правда» напечатала заметку из архива Ленина. В ней Владимир Ильич популярно объяснял, что пока в России нет придуманных утопистами «особо добродетельных людей», коммунизм надо начинать строить из «массового человеческого материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства, крепостничества, капитализма». Партийные теоретики рассчитывали, что этот новый идеальный человек сам может «вылупиться» из старого, как цыпленок из яйца, вскоре после победы революции и благодаря ей. Булгаков же, предъявляя читателю своего гомункула, наглядно показывал, что обольщаться не стоит: грядущий хам может превратиться только в грянувшего хама. Из уголовника Чугункина получится только дефективный кошкодав Шариков, и никакие достижения передовой науки тут делу не помогут…

Булгаков был не единственным, кто сатирически затронул данную тему. Писатель Ефим Зозуля даже ухитрился в 1930 году напечатать журнальный вариант фантастического гротеска «Мастерская человеков» (книжное издание при жизни автора так и не вышло). Писатель задается простым вопросом: раз уж СССР пользуется технической поддержкой Запада, проводя коллективизацию и индустриализацию (импортные трактора, станки, зарубежные концессии, привлечение буржуазных спецов и пр.), то почему бы не обратиться к иностранцам за помощью в создании у нас – сугубо научным путем – «нового человека»?

С первой же страницы «Мастерской человеков» не только автору, но и любому теоретически подкованному советскому читателю понятен финал этой истории: иностранец, пусть даже гениальный, окажется тут бессильным, и придется, мол, нам самим терпеливо ждать, пока в нашей собственной среде (под влиянием новой жизни – в духе тогда еще не знаменитого Т. Д. Лысенко) новый человек, строитель коммунизма без страха и упрека, возникнет сам. Более того, в финале романа один такой вроде бы уже мелькает – «на производственной работе, на ударном строительстве социализма». К чести писателя, на этой оптимистической ноте он и завершил первую книгу романа и не рискнул взяться за вторую – иначе ему пришлось бы изображать этого идеального человека во плоти, совершая тем самым акт насилия над своим талантом. Ибо Ефим Зозуля был человеком даровитым и остроумным. В тех сценах, где честный художник брал верх над честным пропагандистом, возникала проза умная и веселая.

Лучшее в романе – первые два десятка глав, где описываются начальные опыты изобретателя «эликсира жизни» Латуна и его помощников. Смех возникает благодаря контрасту между грандиозностью происходящего (как-никак из мертвой материи возникают живые мыслящие существа) и будничной атмосферой, в которой все совершается. Скуповатый изобретатель отмеряет по капле интеллект будущего гомункула; общими усилиями изготавливается жених для некой девицы – поэт, которого в текучке забыли выучить складывать стихи; «ученик чародея» за спиной шефа пробует свои силы, но получается все не так: то монстр выходит, то тихий интеллигент (которого мастерской никто не заказывал, везде своих полно).